Цвет ночи

Когда оказываюсь на ногах, слегка покачиваюсь, и Валентина подхватывает меня под локоть и даёт мне опереться на свою руку. Другой, свободной, она вдруг проводит по моим волосам, поправляя их, и как мне на мгновение кажется — гладит меня, бережно и мягко, как ласкала бы ребёнка. Смотрю на неё недоверчиво, не узнавая, но она не обращает на мою реакцию никакого внимания — её взгляд направлен на братьев, от него исходит влажный блеск, словно от собравшихся в них слёз, не выпускаемых усилием воли наружу. Словно от страха, который захватил её от осознания того, что она сделала, и всё ещё не отпустившего её, хотя всё было уже кончено — на этот раз она сделала то, что должна была. Она не оставила Яна одного противостоять отцу. Никто из них не оставил его одного, как в былые времена, приняв решение сражаться. Не оставили ни его, ни Константина, боровшегося в память о своей личной трагедии, когда из боли родилась невиданная сила, позволившая, наконец, одолеть отца, не позволившая случиться несчастью вновь.

— Что с Чернобогом? — спрашиваю я, пока мы всё ещё стоим поодаль от фигур мужчин, укрытых тенями, отбрасываемым замком. Над ним бурлит алое светило, извергающее в небо всполохи лавы и огня.

— Он пробудет некоторое время в пекле, — ровно отвечает она, застыв и не моргая. — В своём замке. В одной из клеток в собственной тюрьме.

Значит, они всё же не расщепили его. Не смогли или не захотели… Верным ли было это решение — решать не мне. Пытаюсь смутно представить, но не могу вообразить, сколько времени, сколько веков, тысяч или сотен тысяч лет понадобится Чернобогу провести в заточении, чтобы осознать, что он натворил за все эти годы, чтобы раскаяться и измениться. Троян провёл в этой тюрьме тысячелетие, и это даже на малую долю не успело повлиять на него.

— Он ни для кого бы этого не сделал, — поворачиваясь ко мне говорит глухим голосом дракониха. Слишком серьёзным, не характерным для неё.

— Что? — переспрашиваю я, не понимая.

Её лицо было непроницаемой маской.

— Ян никогда ни за что не сдался бы ему в плен, понимаешь? Ни ради кого. Он не поступил бы так ради братьев или даже ради меня. Это худшее, что с ним могло бы произойти.

— Я не думала, что он решится сделать это, — призналась я.

— Ты была удивлена? — переспросила она, и, не дожидаясь моего ответа, добавила: — Я, определённо, да.

На кону стоял весь мир. И Ян не пожертвовал мной, чтобы его спасти. А затем на кону встала его свобода, и он собирался расплатиться ею за меня. Радужки Валентины загорелись пурпурным цветом, в них словно зажегся былой огнь и она ожила. Тронула мою щёку, принявшись вытирать лицо от пыли и сажи. Её прикосновения были бережными и заботливыми. Я узнавала и не узнавала её в то же время. Она вдруг начала вести себя со мной несколько по-иному, но я не могла понять, в чём именно дело. Может, просто я сама по какой-то причине перестала чувствовать страх и напряжение, находясь рядом с ней? Или она всё же стала ко мне на чуточку терпимее и добрее?

— Он привязан к тебе, какого бы рода не была эта привязанность, — понизив голос, проговорила она вдумчивым тоном.

Я вопросительно и долго на неё посмотрела.

— Иногда мы просто делаем это. Мы готовы пожертвовать своими интересами, своими благами, даже отдать свою жизнь за другого. Мы готовы сделать для него всё, что потребуется, ни на секунду не задумываясь о последствиях для себя, какой бы не была цена. Иногда некоторые значат для других так много. Не знаю, почему. Не знаю, почему именно они. Но если не так выглядит истинная, неподдельная любовь, то, как ещё? — Она сделала небольшую паузу. — Интересно было увидеть это хотя бы со стороны.

Валентина вздохнула, горько и легко одновременно, встрепенулась, ни то сожалея о том, что за неё никто не отдавал жизнь, ни то горюя, что нет за кого её отдать, ни то говоря о своём далёком прошлом, что скрывало в себе нечто, подходящее под описание произнесённых ею слов, и улыбнулась, едко, криво, хитро, как она умела.

Но подобных слов я всё равно от неё не ожидала.

Я думаю о том, что тоже готова была пожертвовать собой ради Яна. И у меня не было сомнений в том, что это единственно верный путь.

— Знаешь, он такой, какой есть из-за отца. Не в том дело, что он не позволяет себе любить. Он почти уверен, что не способен на привязанность. И мне удивительно увидеть, что он относится к кому-то серьёзно.

Сказав это, Валентина, меня внезапно обняла приложив чуть больше усилий, чем необходимо. И мне казалось, что есть слишком тонкая грань между каким-то своеобразным, новым принятием меня и желанием задушить. Неужели сегодня она не просто увидела, а вдруг поняла, как я дорога её брату, и неужто именно это, любовь и сочувствие к нему, побудило её, наконец, противостоять Смогу?

Мы обе обращаем внимание на то, что вдалеке Ян с Костей приобнимают друг друга. Ян хлопает младшего брата по плечам, негромко благодарит за оказанную сегодня помощь, а затем говорит ему:

— Готов остаться здесь?

Это впервые звучало не как приказ, а как обычный вопрос.

— Ты можешь сдержать отца. Тебе это под силу сейчас.