Цвет папоротника

— Вы что, забыли, как и в милицию звонить?

Невероятная догадка клюнула ученого психолога Водянистого. Да-да, у нее была амнезия — кратковременная потеря памяти, которая случается от пережитого испуга, болевого шока, сверхчеловеческих страданий. Ящерица в таких случаях теряет хвост.

Фома дрожащим пальцем крутнул диск, набирая «02». На том конце провода хриплый угрюмый голос спросил: «Ну?» Водянистый путано начал объяснять суть дела, но голос, который даже через слуховую трубку дышал винным перегаром и луком, перебил: «Не влезай не в свое дело, падла. До тебя очередь еще дойдет». Фома ошалело отпрянул. Верно, мороз сбил с панталыку и электронику.

В этот момент девушка качнулась вперед и начала медленно сползать вниз. Голова ее откинулась, заламывая беззащитный стебелек шеи. Водянистый снял кожух и завернул свою потерявшую сознание находку в теплое убежище. Олух несчастный! Следователь! На что истратил драгоценные минуты. Да ведь каждая из них могла стать для нее последней.

С портфелем в зубах, спотыкаясь под тяжелой ношей, он миновал сводчатую грязную подворотню и стал подниматься по скользким металлическим ступеням на пятый этаж. Дощатые галереи вечными лесами опутывали угрюмый колодец внутреннего двора. В этом дореволюционном доходном доме все комнатки заглядывали друг другу в глаза. Таким образом когда-то дворнику было легче собирать информацию.

Тяжело дыша, Водянистый взобрался наверх. Доски предательски заскрипели под тяжестью двух тел. Барашек сполз на лоб. Глаза окон мигали синим телевизионным огнем. Может, удастся проскользнуть незамеченным? Фома сжался и вобрал голову в плечи. Не дай бог, соседи увидят, нашепчут старушенции, какой наукой занимается молодой ученый. С разгона он сбил с бельевой веревки простыню Розы Семеновны, которая упала с костяным стуком. Фома замер. Но все было тихо. Только одна-единственная занавеска напротив едва шевельнулась.

Вспотевший, изнемогающий Фома вошел в квартиру и опустил свою ношу на продавленный диван, с которого, мяукнув, дали деру коты. Грудь его высоко вздымалась, руки дрожали. На бледной шее Незнакомки уже проступали синие жилки. Пульс едва теплился.

Водянистый метнулся на кухню и достал из холодильника непочатую бутылку водки. Затем, целомудренно отворачиваясь, закатил прозрачную одежду, плеснул в ладони жгучей жидкости и принялся растирать ледяное тело. Минут через пять после интенсивного массажа, которому Водянистый научился в сауне, у нее начали розоветь щечки. Она тихо застонала — это елочными иголками начало колоть пальцы. Ее деревянная окоченелость, казалось, проходила. Всхлипнув, она вдохнула воздух и захлебнулась. Глубокая стальная судорога выгнула мостиком ее нерасцветшее девичье тело с бутонами персей, Этим мостиком к ней возвращалась жизнь.

Старушкины коты амфитеатром уселись у дивана и, разинув рты, с любопытством наблюдали за происходящим. «Р-разойдись!» — для чего-то гаркнул на них Фома. Положив голову Незнакомки себе на колени, он попробовал влить в нее ложку водки. Но спиртное растеклось по уголкам уст. Другую ложку она, хотя и через силу, выпила. Через минуту глаза ее открылись. Сизый ночной туман бродил в них. Но зрачки от света сужались.

Фома облегченно вздохнул и отправился на кухню ставить чайник. Спички ломались и гасли. Не прекращая действовать по хозяйству, Водянистый лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Прежде всего нужно напоить пострадавшую чаем с малиной, оказать первую помощь. А когда она придет немного в себя, вспомнит, что и как с нею случилось, он выскочит к автомату и позвонит в милицию.

Наконец чай закипел. Поставив на поднос малину в блюдце, чай и хлеб, Фома вошел в комнату. Незнакомка, съежившись, притаилась в углу дивана и испуганно наблюдала за ним.

— Будем пить чай, — Водянистый взял нож, чтобы намазать хлеб маслом.

— Не нужно, пожалуйста, не нужно…

Она вся тряслась, как загнанный зверек в норке, которого палкой пробудили от зимней спячки.

Водянистый ласково, но настойчиво поил ее с ложечки чаем с малиной, она давилась, кашляла так, что на глаза навернулись слезы, и плотнее куталась в кожух. На все осторожные расспросы Фомы она шептала что-то неразборчивое:

— М-не холодно, д-до-очень холодно, там с-снег, там с-смерть.

И дрожала мелкой дрожью, прижимаясь к его плечу. Фома ласково, словно маленького ребенка, успокаивал ее. Ломким, необычным голосом говорил ласковые, добрые слова, которые когда-то сам слышал от матери и которые горе превращали в горюшко, лихо в лишенько, и сам с удивлением чувствовал, как в нем рождается что-то новое, незнаемое, пробуждается удивительный первичный инстинкт, который и толкает человека на защиту всего слабого, беззащитного, обиженного. Этот родительский инстинкт, дремавший в нем тридцать лет, теперь пробивался наружу.

— Не бойся, все хорошо, тут тебя никто не тронет, я никому не дам тебя обидеть, девочка ты моя, умница, не плачь…