Цвет сакуры – красный

В этот самый момент парень сражался с перекошенным патроном. Наконец он в сердцах от души врезал кулаком по заевшему затвору, и тот поддался, выплюнув зажёванный патрон. Всеволод с чувством помянул мать товарища Дегтярёва, мать бывшего царского полковника Роговцева[125], матерей всех тех, кто собирал его ДП-27 и выпускал эти самые патроны, и снова принялся за расстрел китайской пехоты. Одновременно, не отрываясь от пулемёта, он буркнул:

– Охренеть как в порядке. Поддержки не ожидается в принципе или как? Нам китайские миномёты и гаубицы своими силами давить?

– Гаубицы? – насторожился Белов. – А ну-ка, что ещё за гаубицы?

Волков, всё так же не отрываясь от пулемёта, коротко доложил о гаубичной полубатарее и о трёх миномётах. Комвзвод густо выматерился и попросил продержаться не отступая «ещё хоть часок». «Во как надо! – чиркнул он себя по горлу ладонью. – Продержись, товарищ Волков, а я тебе ещё отделение пришлю и патроны. Дай слово комсомольца, что продержишься!» В ответ Всеволоду до жути захотелось рассказать командиру старый анекдот про коммуниста-пулемётчика[126], но он сдержался и лишь кивнул.

Исчез Белов так же необъяснимо, как и появился. Вот только что был здесь, а отвлёкся на секунду Волков – срезал китайского офицера, который что-то уж очень бойко размахивал саблей, – и вот нет уже комвзвода рядом. Удивляться парню было некогда: вон ещё сколько мишеней в прицеле мельтешит. И окончательно понял, что именно он пообещал, лишь тогда, когда снова заработали гаубицы. Только вот теперь нельзя было отходить.

Обстрел. Атака. Снова обстрел. Снова атака. «Сюда что, ВСЕХ китайцев пригнали, что ли?!» Обстрел. Атака…

Передышка наступила, лишь когда на полуразрушенный Куаньчэн опустился вечер. Волков оттёр потное лицо и огляделся. Возле трупа Тамая сидел Танака, с ног до головы перемазанный жёлтой пылью, и сосредоточенно набивал диск патронами. Рядом с ним лежал бледный как полотно комроты Цуда. Он умирал: осколками гаубичного снаряда ему разворотило живот.

Впрочем, и от роты тоже осталось немного. Перед последним артналётом перекличка показала пятьдесят семь человек в строю и троих тяжелораненых, которые ещё могли стрелять. Сколько осталось в строю сейчас, Всеволод не имел ни малейшего понятия. Проводить перекличку не хотелось. Где-то там, глубоко, шевелился мерзенький червячок, шептавший: «А вдруг вас всего двое и осталось?»

Волков снял с пояса флягу, поболтал в руке. О, ещё больше половины! Он прополоскал рот, потом сделал несколько маленьких глотков. Снова поболтал. Теперь половина.

– Исиро, пить хочешь?

Японец поднял на Всеволода ошалевшие глаза и часто-часто закивал головой.

– На. Половина твоя, только всё сразу не пей. Может, ещё понадобится. И не тряси так головой – оторвётся…

В сумраке полуразваленного склада-амбара-не-знаю-чего жутковато зазвучал хриплый смех. Танака взял флягу, отпил немного. Потом показал на умирающего командира роты. Волков отвёл глаза:

– Нет! – и пояснил: – Ему уже без разницы, а нам ещё воевать…

К счастью, Цуда не слышал этих жестоких слов: он уже давно был без сознания.

Исиро глотнул ещё раз, потом закрутил колпачок фляги и отдал обратно. Потом порылся в кармане и вытащил что-то странное, сплющенное. Отломил половину:

– Ворокофу-доно, возьмите. Это – дайфукумоти[127]. Только немножко помялось…

Теперь смеялись оба. Скромный ужин проглотили, почти не чувствуя вкуса, снова запили водой. Всеволод вытащил из кармана портсигар, закурил, угостил Танака. Откинулся на спину, выпустил вверх струйку дыма:

– Интересно, сколько мы с утра проживём?

Ответа он не услышал. Яростно громыхнули орудия, причём где-то у них в тылу. Потом раскатилась пулемётная трескотня, снова ударили пушки…

– Товарищи! – голос комиссара батальона Зеленина. – Победа, товарищи! Слышите?! Это подошёл бронепоезд «Красный уфимец»!

Как выяснилось в дальнейшем, краснокожий житель Уфы явился в Куаньчэн не в одиночестве, а в тёплой компании. На выручку второму стрелковому полку 1-й Соединённой стрелковой дивизии имени Советско-Японской Дружбы явился дивизион бронеавтомобилей и весь первый полк вышеозначенной дивизии. И от китайской бригады только брызги полетели. Но об этом Волков узнал уже потом. А в ту ночь он сидел в развалинах столовой и с аппетитом уплетал гречку с тушёнкой – ту самую, которую не успел съесть за обедом. Гречка была холодная, жир от тушёнки застыл, но Всеволод был уверен, что никогда раньше не ел такой вкусной еды.

Рядом с ним сидел Исиро Танака и тоже бойко орудовал ложкой. Котелок был один на двоих, зато рядом стояло ведро с холодным же чаем, откуда оба попеременно черпали кружками и пили, пили, пили, никак не в силах напиться.

– Ворокофу-доно, – пробубнил Танака с набитым ртом, – доберите остатки, и я схожу за добавкой.

– Угу… – Волков шкрябнул ложкой по стенкам котелка и повернулся к японцу: – Слушай, оставь ты это своё «-доно». Зови меня просто Сева или Севка. Меня так все друзья зовут.