Цвет счастья

– Такое происходит каждый день, дружище, – ответил торседор, проводя руками по мягкой эластичной поверхности табачных листьев, напоминающей тонкую кожу. – Люди принимают решения и тем самым меняют естественный ход вещей. Не только в своих жизнях, но и в жизнях многих.

– Моя ошибка намного серьезнее, – сказал Жюль. – Я поставил Луизу, Флорентину и многих других людей в ужасное положение.

– Но ведь с твоей женой и дочерью все в порядке. У меня нет ощущения, что они находятся в ужасном положении, – ответил торседор и промокнул листья смоченной в воде тряпкой.

– Они ни о чем не подозревают. Я обращаюсь с ними так же бережно, как ты со своими листьями.

– Если начинка будет слишком влажной, она склеится, и сигара затвердеет. Тогда через нее больше не будет проходить воздух.

– Необходимо всегда соблюдать правильную дозировку, не так ли? Как и в случае с открытостью и молчанием. Излишняя открытость может стоить тебе всего, а чрезмерное молчание, наоборот, подобно спящему вулкану: внутри тлеет пламя, но однажды правда раскрывается, извергается и хоронит все под своей лавой.

Торседор посмотрел на Жюля.

– Ты хотел им навредить? Луизе и Флорентине?

– О чем ты? Конечно, нет. Как я мог этого хотеть? Я желал им самого лучшего. Но слишком поздно осознал, что неправильные поступки никогда не доводят до добра. – Жюль закрыл иссеченные фиолетовыми прожилками веки и положил на них пальцы.

– Не важно, какие глупости мы, люди, совершаем, друг мой, – сказал торседор и похлопал Жюля по плечу, поднявшись, чтобы положить табак на кожаную ленту станка для скручивания сигар. – Если они сделаны из благих побуждений, в них не может быть ничего плохого. Даже если кто-то сочтет твой поступок предосудительным, это еще ничего не будет значить. Человек видит со стороны лишь голые факты, а не истину.

– Хотел бы я, чтобы все сошло мне с рук. Но нет, моя ошибка серьезнее. Непоправимая ложь. Если бы я только мог тогда представить, к чему она приведет.

– Боюсь, Жюль, мы ничего не можем знать наверняка. Большинство людей делают то, что считают лучшим для себя и других. Уверен, двадцать лет назад ты сделал то же. – С помощью станка торседор закатал табак в табачный лист. Затем он поместил заготовку к остальным в форму и наконец под пресс. – Готово, – сказал он. – Полежат день под прессом, потом я подрежу их до нужной длины, заверну в покровный лист, и ты сможешь попробовать этот сорт.

– Как бы редко я ни курил, всегда остаюсь верен сигарам «Партагас». Привычка. Хоть какое-то постоянство. – Жюль глубоко вздохнул. – У тебя не найдется одной?

Торседор смотрел на друга и некоторое время молчал.

– Может, сначала по стаканчику? – Он налил Жюлю бренди и поставил рядом с ним на деревянный столик.

Жюль обхватил стакан рукой и одним махом влил в себя содержимое. Затем поставил стакан обратно и произнес:

– Я играю со временем. Кто сможет дольше скрывать правду? Оно? Или я? Кто-то из нас рано или поздно раскроет ложь. Время, потому что перехитрит меня и однажды все станет явным. Или я, потому что сломаюсь. Но прошлое никогда не остается в прошлом.

– Хоть я и не знаю, что тебя так угнетает, Жюль, и тебе не обязательно мне рассказывать, но, глядя на тебя, я вижу, что, возможно, было бы лучше прекратить эту гонку со временем. – Он протянул ему открытую коробку сигар «Партагас».

Жюль вынул одну и откусил кончик.

– Начав лгать однажды, уже не можешь остановиться.

Торседор захлопнул коробку и положил ее обратно на полку.

– Представь, – сказал он, – что ты спасаешься от воды в реке на бревне. Пока ты спокойно стоишь на нем, все в порядке. Но как только ты начинаешь бежать, бревно начинает вращаться. Теперь ты вынужден продолжать двигаться, чтобы не упасть в воду. Бревно так и будет вращаться все быстрее, и тебе придется все быстрее бежать. Однако суть в том, что ты должен спрыгнуть в ледяную воду, пока еще не разучился плавать. Потому что если ты будешь бежать по бревну слишком долго, то в какой-то момент забудешь, каково это, в изнеможении упадешь в воду и утонешь. – Он помедлил и посмотрел на голубой дым, поднимающийся к потолку от сигары Жюля.

– Я уже двадцать лет бегу по этому бревну. И, говорю тебе, непременно упаду. Мне надоело бегать. Я устал. Долгое время мысль о потере той жизни, которую мы с Луизой так усердно строили, казалась мне хуже, чем поддержание лжи. Снова и снова я надеялся, что от прошлого можно отречься, обезвредить его, похоронить. Теперь я знаю, что это невозможно.

– Тогда спрыгни с бревна и скажи ей.

– Она пошлет меня к черту.

– С чего бы?

– С того, что я причинил вред ей, Флорентине и другим, вмешался в самую суть ее жизни.

– Что бы ты ни сделал, Жюль, никто не сможет послать тебя к черту.

– Почему?

– Потому что, как мне кажется, с тех пор, как ты это совершил, ты уже живешь в аду.

Жюль опустил голову.

– Ты не хуже всех нас. Поверь, дружище, нет ничего, абсолютно ничего, на что мы, люди, не способны, – ни хорошего, ни плохого, – сказал торседор. – Мы все можем чувствовать то, что могут чувствовать другие. Если ты понимаешь человека, то ты понимаешь и его поступки.