Цвет твоей крови

Ужинали в горнице. Оксана надела другую блузку, синюю в белый горошек, застелила стол чистой белой скатертью с бахромой и стала проворно хозяйничать. Снова обозначились странности. Суп был как суп – с мясом, макаронами, морковкой-лучком и даже с перчиком, но опять-таки горячий, хотя у нее не было бы времени растопить печку и согреть. Хлеб необычный – вроде бы свежий белый, но не обычные буханки, а этакие каравайчики размером с чайное блюдце, духовитые, с хрусткой поджаристой корочкой. И свежайшая ветчина, как раз такая, какую я любил: сочная, почти без сала, во рту таяла, как мороженое прямо. Неоткуда взяться такой в деревенском сельпо. Ну, может, деревенские умельцы-свинобои такую делают. Хотя ветчина свежайшая, а ведь не пришло еще время резать свиней, не нагуляли еще мяса-сала. Да и на свинину не похоже, скорее уж на говядину, – но временами кажется, что и не говядина, и уж точно не баранина: из баранины сроду ветчины не делали…

Но вкусна была – язык проглотишь. И я, вспомнив совет чеховского героя «лопай, что дают», не задавая лишних вопросов, наворачивал за обе щеки, стараясь, впрочем, соблюдать правила хорошего тона за столом и не чавкать на всю деревню, как из голодного края.

Вот малосольные огурчики, тугие и хрустящие, были самые обыкновенные, с укропом и дольками чеснока. Оксана спросила, не дерет ли рот сухая ложка. Не особенно раздумывая, я ответил, что есть немного. Она вышла и вернулась с литровой примерно бутылкой, чуть ли не по пробку полной прозрачной светло-розовой жидкости. Поставила стеклянные чарочки и пояснила:

– Местные умельцы гонят…

Чокнулась со мной и осушила свою, не закашлявшись. И не удивительно: опрокинув свою чарочку и прислушавшись к организму, я подумал: местным умельцам следует памятник поставить, хотя бы нерукотворный! Не самогонка, а нектар, впервые в жизни такую пил – в брюхо пропутешествовала, как компотик, и не было привычного легонького ожога от крепкого спиртного, и не было знакомого ощущения в глотке. Вопреки пословице первая пошла соколом, да и вторая тоже.

В голову, как и следовало ожидать, вскоре ударило, – но легко, приятственно, совсем не так, как обычно ударяет самогонка. Точно, памятник нужно здешним умельцам поставить хотя бы мысленно…

Болтали мы непринужденно, но вскоре я стал замечать, что застольный наш разговор принял оборот… не подберешь определения с ходу. Интересный такой оборот. Многозначительный. Словно по уговору, мы оба не касались тягостных и непонятных событий, грянувших на рассвете двадцать второго июня. Говорили исключительно о довоенной жизни, она вспоминала забавные случаи из жизни и учебы своих школьников, а я, соответственно, забавные случаи из жизни во время службы на границе – там и смешное бывало не так уж редко. Ровным счетом никаких игривостей – и тем не менее вскоре я всерьез почувствовал этот многозначительный оборот – не в ее словах, но безусловно во взглядах, улыбках, интонациях. Именно так и обстояло, я себе ничего не нафантазировал, та самая лукавая игривость, на которую женщины мастерицы чуть ли не сызмальства, определенно присутствовала. Как-никак я вовсе не был невинным гимназистом и некоторые вещи просекал быстро. С Наташкой во время моего отпуска наконец произошло и происходило весь отпуск. Да и до того у меня еще в бытность курсантом случался, как выражался лейтенант Федя Шандыбин, тот еще ухарь насчет женских сердец, «полный и бесповоротный флирт». Не женат он был и не монашествовал, ухитряясь при этом ни разу не влипнуть в какие бы то ни было коллизии, житейские сложности и неприятные истории разной степени тяжести, – такое вот везение было у парня. Некоторые ему откровенно завидовали…

Ничего личного мы не затрагивали. Она ни словечком не обмолвилась о муже, ни разу не спросила, есть ли у меня жена или невеста, о тех самых игривых темах речь ни разу не зашла, – но все равно с некоторых пор я стал понимать, в каком направлении могут развернуться дальнейшие события. И уже не сомневался: если я хлопну еще чарочку и начнется то, что Федя, цинично переиначив идеологически выдержанную песню, называл «пойдут зеленые фуражки в яростный поход», никакого сопротивления не встречу, вовсе даже наоборот…

Однако как раз этого мне и не хотелось. Феде легче – он, по его собственному выражению, «ни разу сердцем не затрепетал», а у меня с некоторых пор обстояло совершенно по-другому. Когда мы с Наташкой окончательно решили, что поженимся в скором времени, я в последнюю ночь перед отъездом твердо пообещал хранить ей верность – и намеревался обещания не рушить. Так что держался, учено говоря, индифферентно – притворялся, что ничего не понимаю, не усматриваю потаенного смысла в ее взглядах, улыбках, интонациях. Пусть считает толстокожим чурбаном, переживу…

А потом (в бутылке оставалась еще примерно половина) я так и сказал с наигранной прямотой:

– Оксана, извини уж… Прилечь бы, намаялся за эти дни выше крыши и дальше некуда. А уж как подумаю, что спать мне на настоящей кровати, да еще чисто вымытому… – и старательно зевнул.