Цвет винограда. Юлия Оболенская и Константин Кандауров

В Одессе тогда было много революционных элементов, но мы, простые обыватели, чувствовали только инстинктом нарождающееся движение. Было неспокойно, и во всем чувствовалась большая напряженность. По слухам, было много арестов, был суд над несколькими лицами, которых приговорили к смертной казни[564]. Казнь была назначена в один из ближайших дней, так как генерал-губернатор Тотлебен[565] быстро подписал приговор. В это утро вся Одесса потянулась на Куликово поле. Весь интерес был, конечно, в новизне, потому что это была первая публичная казнь в городе. Я тоже пошел туда. На поле было поставлено несколько подмостков с виселицами; все это было окружено большими отрядами войск и несметной толпой. Какие-то люди ходили по помостам, один что-то читал. Наконец двое ввели под руки кого-то – мы догадались, что это и есть жертва; тут забили сильную дробь барабаны – его подвели к веревке, и он поднялся и стал выше находящихся рядом. Больше я ничего не видел, так как огромная масса стоявшего передо мной народа вдруг дрогнула – послышался общий вздох, и все кинулись от места казни. Я тоже бежал до самого дома и с потрясенными нервами, не мог долго успокоиться. Вечером мы говорили об этом событии с соседями, и я страшно был возмущен казнями. Через несколько времени, почти к концу нашего пребывания в Одессе, полиция опять кого-то ловила и ходили слухи, что в Одессу приехало много нигилистов. В это время я, проходя однажды по стеклянной террасе мимо соседей, услыхал какую-то речь. На правах дружбы я вошел в комнату. Прошел мимо окна, которое выходило на террасу, и увидел двух братьев, моих друзей, какую-то мужскую спину и две женские ноги на мягком кресле, фигура женщины была скрыта спинкой высокого кресла. Кто-то один говорил, и голос слышался из угла около окна. Я вошел, и говорящий смолк, пытливо смотря на меня; мои друзья быстро подошли ко мне и сказали вслух: «Друзья, это Костя Кандауров, мы за него ручаемся». После некоторой неловкости и маленькой паузы, во время которой на меня смотрели из угла двое чудных глаз, я стал осматриваться: в углу стоял среднего роста красивый шатен с волнистыми волосами и густой бородой – он держался за спинку стула и все время его покачивал. К окну ближе стояло большое мягкое кресло, и на нем, поджав ноги и сложив руки, вся застыв и не отрывая взгляда от говорившего, сидела девушка. Эта картинка меня так поразила и привлекла, что я не обратил внимания еще на двух посторонних мужчин, бывших тут же в комнате. Я не помню всей речи и не слыхал доброй ее половины, но обаяние внешности и жара говорившего меня притягивало, а также сидящая девушка меня очень занимала своим видимым поклонением говорившему.

Я мало принимал участия в спорах после речи. От волнения я ничего не понимал, а только чувствовал, что эти люди крепко связаны с теми, которые незадолго кончили жизнь на Куликовском поле. Только когда очень стемнело, все разошлись. Мои друзья на прощание мне сказали: «Никому не проболтайся о том, кто у нас был и что говорили. Конечно, я дал слово и пожал руки друзьям. Я сознавал одно: что мое неосторожное слово может погубить этих незнакомых мне людей.

Больше я их не видел и только через два года после убийства Александра II я увидел портреты совершивших дело 1-го марта и в чертах Желябова сразу узнал говорившего речь, а в девушке, сидевшей в кресле, – С. Перовскую. Вся эта картина, чисто зрительная, всегда стоит в моей памяти.

Наша жизнь в Одессе подходила к концу. Скоро было получено письмо и деньги от отца, и мы выехали в Орел, куда раньше уехала бабушка; она там заболела и умерла, отец приехал и похоронил ее рядом с моими двумя старшими сестрами.

Мы приехали в Орел и остановились в гостинице «Золотой Улей» на Болховской улице. После жизни в Тироле, а потом в Бессарабии, я попал в среднюю часть России. Приехали в конце осени. Через несколько дней мне поручили купить в магазине сыру, масла и других съестных припасов. Я вошел в магазин, там было несколько покупателей, и когда они ушли, то я сказал, что мне нужно, и приказчик стал мне отвешивать. Стоявший у конторки пожилой человек обратился ко мне с вопросом: «Вы, молодой человек, приезжий?» – «Да». – «Вы где остановились?» – Я сказал. «А как будет ваша фамилия?» – «Кандауров», – ответил я. Тут он уже более громко и быстро спросил: «А не держал ли ваш папаша у нас в Орле театр?» Я ответил утвердительно. Он подозвал приказчика и что-то ему сказал. Потом, обратившись ко мне, стал вспоминать наш театр и говорил, что после нашей труппы до сих пор ничего интересного не было и что все в Орле вспоминают то время, когда отец держал в Орле театр. Просил очень отцу кланяться, передав мне кулек с моим заказом, отказавшись взять деньги, прося принять все это в память тех хороших часов, которые он проводил у нас в театре. Дома все наши были очень удивлены, когда я стал вытаскивать из кулька разные вкусные вещи, и даже было какое-то вино.