Цвет жизни

— Не совсем так. Пока вас не было, судмедэксперт проверил результаты. Скрининг показал у Дэвиса MCADD. Я сделала все, что в моих силах, чтобы убедить жюри не принимать его показания, но главное тут то, что семя, посеянное защитой, уже пустило корни: ваш ребенок был проверен на потенциально смертельное заболевание, и результаты прибыли слишком поздно. И если бы этого не произошло, он мог бы выжить.

У меня подкашиваются ноги, и я тяжело опускаюсь на край стола. Мой мальчик был болен, а мы не знали об этом? Как в больнице такое допустили?

Это так… случайно. Так бессмысленно.

Обвинитель прикасается к моей руке, и я невольно вздрагиваю.

— Не делайте этого. Не то заблудитесь в собственной голове. Я говорю об этом, чтобы вы не удивлялись во время перекрестного допроса. Все, что сделала Кеннеди Маккуорри, — это нашла возможный диагноз. Он не был подтвержден. Дэвиса не лечили. С таким же успехом она могла сказать, что у вашего сына с возрастом развилась бы болезнь сердца, потому что у него была к этому генетическая предрасположенность. Это вовсе не означает, что такое когда-нибудь произойдет.

Я думаю о своем дедушке, который ни с того ни с сего умер от сердечного приступа.

— Я говорю вам все это потому, что, когда мы вернемся туда, — продолжает Одетт, — я вызову вас на свидетельскую трибуну. И вы будете отвечать в точности так, как мы репетировали в моем кабинете. Все, что вам нужно помнить, — это то, что в этом суде нет места никаким «возможно» или «может быть». Нет никаких «это могло произойти». Это уже произошло. Ваш сын мертв.

Я киваю. Есть тело. И кто-то должен заплатить.

«Клянетесь ли вы говорить правду?»

Моя рука лежит на кожаной Библии. В последнее время я редко ее читаю. Но необходимость клясться на ней заставляет меня вспомнить Большого Айка и время, которое я провел в тюрьме. И Твинки.

Если честно, я много думаю о нем. Наверное, он уже освободился. Ест где-нибудь консервы «Шеф Бойарди», о которых так мечтал. Что будет, если я случайно встречусь с ним на улице? В «Старбакс»? Мы обнимемся по-мужски? Или сделаем вид, что незнакомы? Он знал, кем я был на воле, как я знал, кем был он. Но в тюрьме все было по-другому, и то, чему меня научили верить там, не соответствует действительности. Если сейчас наши дорожки пересекутся, будет ли он все еще Твинки для меня? Или просто очередным ниггером?

Брит наконец вернулась в зал суда и сидит рядом с Фрэнсисом. Когда она вышла из туалета с еще мокрым от слез лицом и красным носом, я сообщил ей, что заявил обвинителю: «Никто не будет указывать моей жене, как горевать!» И что для меня невыносимо думать о еще одном нервном срыве Брит, из-за чего я запретил Одетт Лоутон вызывать мою жену на допрос в качестве свидетеля. Я сказал Брит, что люблю ее и мне мучительно видеть, как она переживает.

Она купилась.

«Клянетесь ли вы говорить правду?»

— Мистер Бауэр, — спрашивает обвинитель, — у вас и вашей супруги Бриттани это был первый ребенок?

У меня по спине сбегает пот. Я чувствую, как присяжные пялятся на татуировку со свастикой на моей голове. Даже те, кто притворяются, что не смотрят, нет-нет да и бросают в мою сторону косые взгляды. Я стискиваю пальцами сиденье стула, на котором сижу. Дерево. Дерево — это хорошо. Надежно. Дерево — это оружие.

— Да. И мы были очень рады.

— Вы знали, что это будет мальчик?

— Нет, — отвечаю я. — Мы хотели, чтобы пол ребенка стал для нас сюрпризом.

— Во время беременности были какие-либо осложнения?

— У моей жены был гестационный диабет. Доктор сказала, что в этом нет ничего серьезного, если жена сядет на диету. Что она и сделала. Она хотела здорового ребенка не меньше, чем я.

— А роды, мистер Бауэр, роды прошли нормально?

— Все прошло гладко, — говорю я. — Хотя это же не я лежал там с ногами врастопырку.

Женщины в жюри улыбаются. Обвинитель предупреждала, что они смягчатся, если я буду выглядеть как любой другой отец.

— А где вы с женой рожали?

— В больнице Мерси-Вест-Хейвен.

— Вы держали на руках своего сына Дэвиса после того, мистер Бауэр?

— Да, — говорю я.

Когда мы репетировали это в кабинете обвинителя, точно какие-то актеры, заучивающие роли, она сказала, что будет очень полезно, если я заплачу. Я сказал, что не могу реветь по требованию, но сейчас, когда я вспоминаю рождение Дэвиса, меня начинают душить слезы. Правда же, это безумие, что ты можешь любить девушку настолько сильно, что создаешь новое человеческое существо? Это все равно что потереть друг о друга две палочки и добыть огонь — вдруг откуда ни возьмись возникает что-то живое и полное сил, чего всего минуту назад не существовало. Я помню, как ножки Дэвиса били меня. Как его голова лежала у меня на ладони. Помню его несфокусированные глаза, озадачившие меня.

— Я не испытывал таких ощущений никогда в жизни, — признаюсь я. Я отхожу от сценария, но мне плевать. — Я думал, что люди врут, когда говорят: «Я влюбился в своего ребенка с первого взгляда». Но это правда. Я как будто увидел свое будущее прямо там, на его лице.

— Вы были знакомы с кем-нибудь из персонала этой больницы до того, как попали в нее?