Цветины луга

— Ничего! Ничего! Пусть он передаст его в министерство земледелия, а уж земледелие потребует у транспорта изменить расписание.

Ох, уж этот бай Дафин! Он перехватывал ее мысли и, уловив в них тоску, тут же гнал ее прочь…

Мара и сама не заметила, как на душе у нее стало по-весеннему светло. Она смотрела в сторону завода, но во взгляде ее уже не было тревоги. Надо сказать, что Мара всегда была за новое, за то, чтобы как можно скорее села превратились в города. Ей было ясно, что без жертв не обойтись, и она краснела до корней волос, когда вспоминала, что, думая о гибели близких ей людей, предпочитала бы увидеть на их месте других. Поднявшись на вершину кургана и посмотрев с высоты в сторону моста, Мара заплакала от сознания, что она была причиной их гибели. Ведь если бы не ее замужество, так они бы не выпили лишнего и не спешили бы так домой.

Но сейчас это отошло, отодвинулось далеко-далеко, словно ее горькие мысли унеслись с грохотом поезда, рассеялись, как дым. Из страдалицы она превратилась в обвинительницу. «Преступники!» — кричало все ее существо. Она проклинала тех, кто допустил, чтобы провод лежал на земле. Ни сильный ветер, ни снегопад не могли служить им оправданием.

«Где были дежурные? Почему они не следили за линией? Если так будет продолжаться, то каждый день не избежать жертв!»

Когда следственные органы рекомендовали подать в суд, чтобы привлечь виновных к ответственности, Мара решила, что это бесполезно: все равно дело это замнут и всю вину свалят на погибших…

Случившееся на заводе толкало ее к выискиванию неурядиц по всей Болгарии, и она пыталась найти способы их искоренения. Пусть ничто не угрожает тем, кто строит, чтоб и они могли порадоваться результатам дружного обновленного труда! Вся Болгария в строительных лесах, но если по всей Болгарии так будут гибнуть люди, то кто же будет радоваться этим стройкам!

Где-то обвалился мост. Инженеры ошиблись в расчетах. И когда строители думали, что дело сделано — мост готов, балки не выдержали и мост обрушился. Хорошо, что это случилось в обед, и на мосту почти никого не было. Пострадало только несколько человек. А на одном заводе — ей рассказывали очевидцы — рухнула целая строительная площадка и погибло восемнадцать человек! В ее душе рос неудержимый протест против халатности, безответственности, бездушия.

Как и все орешчане, всю вину за случившееся она сваливала на Солнышко, который творит сам не зная что и этим настраивает людей против завода. Узнав о гибели братьев, Солнышко набросился на инженера: «Куда смотрели? Какие вы руководители, если не знаете, что делается вокруг?» И хотя Мара понимала, что секретарь в общем-то прав, ей было жаль инженера, она его оправдывала. До нее уже дошли слова, которые он обронил, узнав о ее замужестве: «Эх, и зачем только эта девушка поторопилась!» Маре было приятно, что он наконец-то выдал себя и что обещал быть на свадьбе. Возможно, именно поэтому она его и оправдывала: «Не может он разорваться на части, всюду поспеть!» И вдруг неожиданно для себя подумала о том, как бы она перенесла несчастье, если б вышла замуж за него, а не за Дянко.

Мара смотрела в сторону завода и думала: «Нет, Солнышко злится на инженера не из-за погибших. Такой, не задумываясь, ради своей выгоды уморит все село. Он ополчился на инженера потому, что тот рассказал своим помощникам, как Солнышко умышленно скрыл правительственную телеграмму насчет кладбища. Об этом говорили все. Слухи долетели и до верхов, и он получил крепкую взбучку. Ему, по всей вероятности, как-то удалось вывернуться, свалить всю вину на почту, но доверие начальства к нему пошатнулось, и Солнышко возненавидел инженера лютой ненавистью. Секретаря беспокоило вовсе не то, что о его поступке узнали все орешчане, он переживал, что в верхах стали относиться к нему более сдержанно, с резервом. И теперь он старался любой ценой восстановить свой авторитет: пусть хоть все люди вымрут, но завод нужно построить досрочно, тогда ему все будет прощено. Скажут: «Что ж, в жизни всякое бывает, три смертных случая — это не так уж много». Получит повышение, орден…

Мара с беспокойством посматривала туда, где дыбились трубы завода, словно ожидала, что оттуда вот-вот кто-то покажется.

— Думается мне, это последние цветы… Одни строят заводы, другие садят виноградники да сады, — бай Дафин вынырнул из оврага улыбающийся, будто майская роза, с огромным букетом в руках. — Право, мне совестно, что кружкой молока угостить тебя не могу, но ничего — скоро будет и молоко. А если бумага моя дойдет куда следует, так я тебе каждый день буду молоко носить прямо домой!

Но Мара его не слушала. Она взяла букет, и на глаза набежали слезы.

Цветы!.. Как много цветов получила она в этот день! Ученики буквально завалили ее цветами, увенчали, точно лесную царевну, и к ней вернулась прежняя веселость. Она даже заулыбалась, на щеках заиграл румянец, глаза повеселели. Лицо засияло, словно озарилось солнцем. И стала такой, как подобает невесте: щеки горят, стан распрямился, вся — движение, вся — порыв, будто пробудившееся деревце весной.