Цветное и черное (СИ)

И вновь привычные манипуляции. Однако никогда раньше я не совершал их с такой скоростью, как сегодня. На то, чтобы подготовить все необходимое ушло всего лишь несколько минут. Не мудрено - сейчас оставалась важна каждая секунда.

Так же быстро обработал кожу вокруг ужасающих ран, отмыл от скопившейся грязи и крови специальными растворами. Затем снял захудалую, импровизированную повязку и прикрыл раны толстым слоем стерильной марли. За все время, что я суетился вокруг, Светоч так и не очнулась. Ввели анестезию, и операция началась.

Пока хирург накладывал швы, я вспоминал о том, как хорошо нам было вместе. Насколько глупо было надеяться, что так будет всегда?

Помню наш первый концерт. Светоч тогда сказала, мол, со своим страшным гримом я становлюсь похож на мертвого клоуна. Смешное сравнение. В особенности потому, что клоуны вряд ли играют металл. А мертвые и подавно.

А стоит вспомнить первый ирокез Светоч. Она тогда была пьяной в дюпель и настояла на том, чтобы сделать себе ярко-синий цвет волос. С тех пор она его не меняла. Она казалась мне ангелом, пока не начала смеяться. Когда она была под мухой, ее смех становился похож на хохот восьмидесятилетней старушки. Такой странный, тихий, словно она задыхалась. Крайне необычно.

Ну а если говорить о покупке первой гитары? Вышло смешно, когда на следующий день мы подкидывали ее обломки в костер после того, как очередной новый барабанщик в размаху разместил на ней свой необъятный зад, чем довел Светоч чуть ли не до истерики. Немудрено, почему эта группа распалась так быстро. Подруга постаралась выставить ударника, обосновав оное следующим - с этим пьянчугой ловить вообще нечего. Возможно, она была права, так как пару недель спустя его нашли мертвым в какой-то канаве. Передознулся малый, с кем не бывает.

Грандиозная ссора Светоч с родителями... После того, как она заявилась домой около двух часов ночи с пирсингом, с ирокезом, с синими волосами, в рваной футболке, да еще и со следами побоев, они и без того едва вытерпели. Но, очевидно, я стал последней каплей. Их чуть инфаркт не хватил, стоило им увидеть меня. Смешные у них были физиономии. Интересно, где они сейчас? Здоровы ли, старички? Знали бы они, что сейчас происходит с их дочерью. Хотя, после заявления о том, что у них больше нет дочери, вряд ли это должно их волновать.

И вот, я сейчас нахожусь за операционным столом, а руки у меня в крови по локоть. Кто-то тормошит меня за плечо. Оборачиваюсь и вижу хирурга. Он что-то говорит, но я не слышу. Не понимаю. В ушах словно ваты натолкали, хотя до сего момента я прекрасно слышал, понимал и осознавал происходящее, делал все возможное, что только мог. Но сейчас все звуки стихли, остался только подозрительный писк. Я взглянул на кардиомонитор, показывающий пульс, давление, сатурацию, температуру...

До меня не скоро дошло, что случилось. А хирург уже снял перчатки, скинул окровавленный халат и покинул помещение, оставив меня в полном одиночестве. Здесь был лишь я один. Со мной больше не было Светоч. И вряд ли я когда-нибудь смогу с этим смириться.

Aus

Солнце светит из моих рук.

Оно может сжечь, может ослепить вас.

Когда оно вырывается из кулаков,

Оно горячо ложится на лицо.

Сегодня ночью оно не зайдёт,

И мир громко считает до десяти.

? Rammstein - Sonne

Далее рассказ ведется от лица Скайра

Мы сидим за барной стойкой "Пьяного борова" уже несколько часов. Под потолком витают витиеватые клубы дыма, всюду слышится веселый, хмельной гомон, официантки без устали вьются вокруг столов, разнося заказы. Я осматриваю взглядом полутемное, довольно обширное пространство заведения, после чего мой взгляд неминуемо возвращается к нахохленной фигуре Зеля. Даже невзирая на падающую тень и клубы дыма, заполняющие пространство, прекрасно видно, как его слегка потряхивает. В руке товарищ держит бутылку какого-то дешевого пойла, вблизи стоит пепельница с дымящимися окурками.

Я осторожно хлопаю его по плечу. Металлист вздрагивает, оборачивается, смотрит пустым взглядом, словно впервые видит. Затем, отвернувшись, запускает пятерню во взлохмаченную шевелюру. Сейчас бедолага как никогда похож на старую, согбенную птицу, основательно вымотанную жизнью в клетке.

- Ну, так что, думаешь распустить группу? - задаю вопрос в попытке отвлечь друга от черных мыслей.

- Пока не знаю, - севшим голосом хрипит в ответ. Мне едва удается расслышать.

- Планируешь вернуться в Нотез? - вновь наводящий вопрос, на который следует такой же неопределенный ответ.

- Возможно.

- Ты не сообщал ее родственникам?

- Нет.

- Слушай, дружище, - прагматично произнес я. - Тебе надо выговориться. Нельзя просто так сидеть и молчать. Так и до могилы себя довести недолго.

Обернувшись, Зель внимательно смотрит на меня. А затем на его губах появляется улыбка. Жуткая, совершенно чужая, вряд ли принадлежащая тому Зелю, которого мы все знали прежде.

- Я влюбленный дурак.

- В кого влюбился?

- В панкуху.

- А, да. Точно, - глупо было не догадаться.

- Может, я сумасшедший?

- Нет. Ты дурак.