Цветочек аленький (СИ)

— Здравствуй, сын человека великого. — Святослав взор орлиный на Люта направляет.

— И тебе здравствовать, потомок Рюрика. — Нет желанья у Люта вежество вспоминать, да пред сыном Ольгиным раскланиваться.

— Осмелел ты нынче, али смерти не боишься? — Князь любопытство проявляет, беседе странной лад дружеский давая.

— Пугает то, что не пришло пока, а что пред очи явилось, уже не страшит. — Смеется Лют, весельем странным, что больше юродивым свойственно, да как знать, может, повредился умом сын воеводы, коли стоит ныне у столба позорного.

— Смел ты, сын человека великого, да упрям не в меру. — Не понять серчает княжич, аль напротив смелости дивится.

— Коль ишак ишаком родился, никто винить его не может, в том, что он летать не умеет. — Лют улыбается, чувствуя, как толчками горячими кровь в голову бьет, остатки страха вместе с разумом унося. Быть может с ума сойти и есть благость, богами дарованная. А что? Глупцам нет дела до мира того, что извне от них находится.

— Отца твоего я видал, так он на осла не шибко похож, видать в матушку уродился?

Рычит Лют, на слова княжича серчая, да ответить нечем.

— Полно тебе, повеселились и будет. — Святослав вновь серьезен становится. — Умер Улеб, рукой моей казненный, но пред смертью за тебя просил больно. Не могу я брату кровному в посмертие отказывать, потому жизнь твою сберегу, да только какой ей быть, от тебя ныне зависит. Либо помощь мне окажешь в поиске бабы одной, за то волю получишь и от службы отстраненным не станешь. Либо и дальше ишаком рядись, да в темнице крысам байки сказывай. Коль захочешь с жизнью проститься, так и знай, что не выйдет. Покуда жив я буду, тебе сдохнуть не позволю.

Ясно Люту какую бабу Святославу надобно, коль от бремени разрешилась, то сама и не нужна будет, а дитя неразумное на смерть отправят. Коли скажет Лют, где Усладу искать, то отпустят его, Святослав слово держит. Да только сможет ли сын воеводы жить с бременем тем, что на душу ложится? Коль не скажет, то жить ему долго, да горестно в казематах, где солнца луч ни проникает. Коль боги смилуются, издохнет ранее, чем скаженным станет.

— Не могу я княжич помочь тебе, не ведаю. Скорей всего сгинула в пучине морской, когда от нападения вашего отбивались. Я то духом слаб оказался, как понял, что не выйти с победой, в воду кинулся, берега ища. А женщина Улеба, до конца близ него стояла, видно подле него смерть свою и встретила. — Тяжело решение то, что принято, и скорей неверно оно, чем праведно. Но слов назад не воротишь, а то, что сказано держать требуется, а коль слово свое предал, разве можешь мужем зваться?

— Твой то выбор, Лют. — Святослав плечами пожимает. Ему давеча доложили, что не было на корабле бабы никакой, ни брюхатой, ни без бремени, а значит врет сын воеводы, жену князя своего покрывая. — И без тебя девка найдется, много ли пузатых по деревням без мужа мотаются? А вот лгать не стоило. Не один бой ты подле Улеба прошел и ни разу не дрогнул. Сколько раз ради него на лезвии ножа оказывался, но ни разу не бросил. Ныне же, испугался? С чего вдруг?

— Не знаю, у каждой войны предел есть. Вот и дрогнул, о чем сожалею, да не воротишь время. — Лют голову опускает, раскаяние кажа, но не верит Святослав, допрос продолжая:

— Не было бабы на корабле, как только бой начался, те, кто посланы за ней были, голов лишились. Молчишь, окаянный, ну да дело твое, сам выбор сделал, теперь довольствуйся.

Сына воеводы, мечом в спину подбадривая, в подвалы терема княжеского отправляют. То только сверху красив да пригож дом господский, а в казематах стыло, темно, да мокро. А под лавкой мыши шуршат, то ли остатки пайка тюремного доедая, то ли кости людей приговорённых обгладывая. Мышей-то Лют не боится, но надеется, что укусит какая-нибудь чумой зараженная, да помрет он ранее, чем душу предать решится. Знает Святослав, куда ссылать надо, меж запахов нечистот, да соломы прелой, в темноте да одиночестве человек общительней становится и к разговорам душевным благосклонный.

Много народу в каземате у Люта за седмицу побывало. Ни затворничества, ни одиночества, как на дворе постоялом, что не день то прихожане новые. И каждый душу норовит вынуть, да в узел закрутить, так что б от боли в сердце язык развязался. Свободу сулят за жизнь ребенка Улеба. Да только может ли воин бывалый за свою жизнь такую цену уплачивать? От того и молчит Лют, зубы стискивая. Ночь ли день ли, все смешалось, и не чает уж мужчина солнце увидеть, когда в коридоре гулком, огонек зажигается. Морщится Лют, глаза, от света отвыкшие, потирая. А прозрев, смехом заливается. Стоит пред ним ведьма желтоглазая, с любопытством разглядывая.

— Хороший ты воин, да человек глупый. — Морена шепчет, солдат, у выхода спящих, потревожить боясь. — Чего упрямишься, коли знаешь, что все одно рассказать придется. Святослав ждать не станет, коль уговорам не поддаешься, под пытками птицей петь станешь.