Цветочек аленький (СИ)

Из подземелья выйдя, отряхивает Ольга платье шерстяное, платок головной на манер крестьянский завязывая. Плечи накидкой овчинной прикрыв, по сторонам оглядывается, замеченной быть боясь, да в лес уходит, не оборачиваясь, что б чувствам не уместным волю не дать. Там, меж пологих склонов, да деревьев поваленных петляя, птичку приметную выискивает, что бы с вороном старым весточку передать, той, кто и без того знает, где Ольга ныне оказалась, но из вредности в жизни без клича не явится. Проклятья под нос бубня, перепрыгивает женщина через кочки, да о камни, будто специально под ноги кидающиеся, спотыкается.

Уж тьма надвигается, что в леса завсегда раньше города приходит, а ворона все нет, как и не было. Проблуждав вдоль ключа звонкого, злая от голода, да до костей продрогшая, решает княгиня кричать, Морену призывая. Но ведьма треклятая лишь тогда на зов отзывается, когда, голос сорвав, Ольга на брань перешла, да такую, что не каждый кузнец знает.

— Чего орешь скаженная? — Как всегда ведьма смеется, на Ольгу глядя, что в грязи по колена увязнув, вылезти пытается.

— Руку дай что ли? Аль не видишь, что вылезти не могу! — Княгиня ярится, от голода, да дороги долгой уставшая. На ведьму, которая потехи ради над ней издевается, снизу вверх глядит, но с превосходством таким, будто не в грязи валяется, а на приеме в Царьграде за столом восседает.

— Так ты попроси по-людски, тогда и подам. — Не спешит Морена руки подать подруге закадычной, все веселится, ситуацией глупой забавляясь.

— Пусть люди и просят, а я княгиня, мне требовать должно. Отродясь не молила, и ныне не стану! — Ольга зло подол платья рвет, что грязью облепленный стреножит пуще пут любых. Да руками за землю цепляется, ногтей не жалея, сама выбраться хочет.

— Дело твое, коль желанье в грязи поваляться, то не мне тебе препоны чинить. — Морена потешается, словами княгини не обиженная.

Но не сломлен дух женщины, просить не привыкшей, ни дорогой длинной, ни преградами, что на пути встречались, ногти обломав, да платье изорвав в тряпки, выбирается Ольга с места болотистого, что б отдышавшись, пред Мореной с гордой головой предстать. И вот в чем странность вся, не смешит больше ведьму вид женщины упрямой, так как даже в вещи старые ряженная, да перепачканная не по мере, все одно вид такой имеет, что даже дурак поймет — княгиня пред ним, а не баба деревенская.

— Знаешь, почему не каждый править может? — Как не в чем не бывало Ольга у Морены спрашивает. — Потому что, на помощь чужую рассчитывает, потому что просит, когда сам выбраться не может, да потому что ношу свою на чужих плечах донести старается. Князь, тот что богами целован, в силу свою верит, и спину не гнет, ни пред другом, ни пред врагом кровным. Решения принимая, сам ответ за них несет и, в беду попадая, сам из нее выбирается, еще и другим помогая. Так что коли тебе рука моя нужна будет, я подам, обиды прежние не помня.

— Страшны слова твои. Как же жить, коль в других не веровать? Еже ли сам все нести пупок-то не развяжется? — В любопытстве ведьма голову на бок склоняет.

— Отчего же не веровать? Верить можно, да надеяться не стоит. И помощь принять не стыдно, коли ее от чистого сердца предлагают, прошений не дожидаясь. Ты ж руки мне сама не дала, в желанье мольбы мои послушать. — Говорит Ольга, да на Морену поглядывает, скажет ли, что не права княгиня в суждениях своих, что не ждала ведьма упрашивание. Но молчит подруга старая, молчаньем своим верность слов Ольги подтверждая.

— Ладно. Коли выбралась, пошли, тут изба моя недалече. Ни хоромы княжеские, конечно, но тебе все равно по нраву придется. — Жестом ведьма в сторону показывает, спорить дальше не желая. И уходят женщины, друг-друга под локти поддерживая, о чем-то своем тихо шепчутся. И коль встретил бы их путник заплутавший, то, пожалуй подивился бы тому, что княгиня киевская с богиней морозов и голода лютого, словно бабы простые спешат куда-то.