Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Роман Грэма Грина «Сила и слава» – единственный переводной труд, осуществлённый отцом Александром. По мнению специалистов, перевод выполнен на высоком профессиональном уровне и по своим филологическим достоинствам не уступает переводу такого авторитетного специалиста, как Н.А. Волжина. Более того, по нашему скромному мнению, в некоторых случаях, например в описании переживаний католического священника, отец Александр прочувствованностью своего текста даже превосходит её перевод. Не вызывает никакого сомнения, что причиной, побудившей отца Александра взяться за этот перевод, была созвучность темы гонимой Церкви в Мексике двадцатых – тридцатых годов XX века и в Советском Союзе за весь период безбожной власти. И хотя бессмысленно искать какие-то параллели между жизнью безымянного мексиканского священника и жизнью отца Александра Меня, но всё же тема пастырского служения, которое неизбежно должно окончиться Голгофой, объединяет их судьбы какой-то величественной и трагической общностью.

Евгений Рашковский

При всей своей страстной любви к Богу, людям и природе, он и книги любил. Но библиофилом в обычном смысле слова, библиофилом, трясущимся над своими книжными собраниями, – не был. Батюшка давал читать книги из своей библиотеки десяткам и десяткам людей. И увы – не все возвращали ему книги, а если и возвращали, то подчас держали годами. Более того, в российской интеллигенции до сих пор бытует такой предрассудок, что «зачитывание», «заматывание» (т. е. невозвращение) чужих книг – не воровство, но простительная слабость. А он, беря на время чужие книги, всегда был предельно пунктуален.

Илья Семененко-Басин

Шеститомник «В поисках Пути, Истины и Жизни» писал уже в Сибири, куда перевели их институт. Окончательно замысел этого труда оформился у отца Александра неожиданно. Однажды он стоял на сопке среди простиравшейся до горизонта во все стороны тайги – жёлтой, потому что была осень. Внезапно налетел вихрь – и в одну секунду исчезло это громадное море жёлтого цвета, тайга лишилась всех красок. «И тут я понял – как писать!» – восклицал, вспоминая, отец Александр.

Писал же вечерами, после ежедневной работы на практике, в охотничьей избушке, где были только нары и стол у окна. Ребята, по словам отца Александра, выпивали после работы и веселились, кто как мог, а он, запасшись необходимыми книгами, спокойно занимался среди общего гвалта.

У отца Александра была прекрасно подобранная библиотека (на лето 1988 года – по его словам – около семи тысяч томов), и начитан он был удивительно. В разговоре с ним постоянно обнаруживалось, что нет книги, которой бы он не прочитал уже раньше тебя (включая раритеты и журнальные новинки). Вот некоторые его читательские пристрастия: любил Ахматову и Волошина и не любил Цветаеву, увлекался научной фантастикой и был равнодушен к Набокову. Любил прозу Мережковского; будучи невероятно занятым, находил время, чтобы перечитать «Войну и мир», а «Евгения Онегина» держал, как он сам говорил, у изголовья, словно Евангелие.

Олег Степурко

Был у меня такой эпизод. Я поехал с Валерой Ушаковым в пионерский лагерь, повёз туда оркестр из детского дома – мы играли на линейке, ещё на каких-то мероприятиях. И я взял с собой церковные книжки, чтобы им почитать. Ребята были очень тяжёлые, столько крови им попортили, такие тяжёлые дети.

Я решил походить с ними на рыбалку. Мы ходили в пять часов утра до подъёма, поймать ничего не удавалось, но у них было счастье. И однажды мы опоздали с этой рыбалки, а надо играть подъём. Мы побежали, и я забыл авоську с церковными книгами. Её нашли, позвали Ушакова: «Что такое? Это ваш протеже». Он говорит: «Он же православный, он не баптист». Баптистов они очень боялись.

Когда я рассказал об этом отцу Александру, он говорит: «Ну зачем ты так сделал, зачем нужно было брать эти книжки? У нас такая христианская русская литература – ну, почитай Толстого, Лескова. Почитай Пушкина – такой христианский поэт. Какая благодать! И не надо было всё это брать».

Андрей Тавров (Суздальцев)

Отец Александр любил исповедальную литературу, способность человека не поучать, а рассказывать о себе. «Существуют три великие исповеди – Толстого, Августина и Руссо», – не раз повторял он, а Августина принёс мне для прочтения в своём видавшем виды портфеле в церковь – не отослал меня в Ленинку, а принёс. Своими руками, в своём портфеле. Не забыл. Как и другие книги для своих прихожан.