Цветочный крест • Потешная ракета

– Ох, отче, что ты речешь? Зотейка наш еще чадце отдоенное, доилица его молоком кормит.

– Так что же ты празднословишь? Не грешна, так и отвечай. А грешна, так кайся, – начал терять терпение отец Логгин. – А на подругу возлазила ли?

Феодосья задумалась.

– Когда на стог взбиралась, то на подругу взлазила, уж больно высок стог сметан был.

– Возлазила, значит, без греха?

– Без греха, отче.

– А на мужа пьяная или трезвая возлазила ли.

– Ни единожды! – с жаром заверила Феодосья.

– С пожилым мужем, или со вдовцом, или с холостым от своего мужа была ли?

– Ни единожды!

– С крестным сыном была ли? С попом или чернецом?

– Да я и помыслить такого не могу – с чернецом…

– Это хорошо, ибо мысль греховная – тот же грех. Гм… Сама своею рукою в ложе тыкала? Или вдевала ли перст в свое естество?

– Нет, – испуганно прошептала Феодосья.

– Истинно?

– Провалиться мне на этом месте! Чтоб меня ужи искусали, вран ночной заклевал, лешак уволок!

– За то, что клянешься богомерзко язычески, – поклонов тебе сорок сразу, как из церкви придешь. Клясться нужно божьим словом: чтоб меня Бог наказал! А не аспидами, филинами да мифологическими идолами.

– Какими, рекши, идолами? – заинтересовалась Феодосья.

– Мифологическими. Сиречь баснословными.

– Какие же сие басни, – растопырила глаза Феодосья, – когда в вашей же бане… Ты ведь, отче, на Волчановской улице поселился?.. Так вот, в вашей бане банник прошлое лето младенца грудного, чадце отдоенное, утопил. Матерь его, Анфиска, из бани нага выскочила и на всю улицу возвопила: «Васютку моего банник утопил в ушате!» Васютка у нее хоть и нагулянный был, а все одно жалко! Отец Нифонт на другой день нам на проповеди сказал: то Анфиске с Васюткой наказание за грех блудного очадия и рождения, и в том самое-то ужасное наказание, что не Бог чадо покарал, а банник леший.

– Тьфу! – сплюнул отец Логгин. – Что ни слово, то злая вонь! Не мог отец Нифонт такой богомерзости рекши. Наказывает един Бог, а у идолов такой силы нет!

– А вот и сказал отец Нифонт… Аз сама не слыхала, потому в церковь в тот день не ходила, но матушка мне истинно все пересказала. Гляди, говорит, Феодосья, очадешь в грехе, так лешак чадо утопит либо удушит, либо разродиться не сможешь, будешь тридцать три и три года в утробе таскать.

Отец Логгин глубоко вдохнул и выпустил дух, надувая щеки и плеская губами в размышлении. «Языческое зло зело в Тотьме сильно», – пришел он вскоре к драматическому выводу и продолжил вопросить.

– Дитя в себе или в сестре зельем или кудесами изгоняла ли?

– Нет, отче, – пламенно заверила Феодосья. – Как можно?

– Блудил ли кто с тобой меж бедер до истицания скверны семенной?

– Нет, отче.

– Кушала ли скверны семенные?

– Нет, отче, не было такого ни единожды, – перекрестясь, заверила Феодосья и, помолчав мгновение, спросила: – Отчего, отче, семя мужеское скверно? Ведь от него чада прелепые рождаются. Неужели это скверно? Скверны – от дьявола, но разве чадо от беса, а не от Бога?

Отец Логгин нервно почесал пазуху под мышцей. Перекрестился. Воззрился на Феодосью.

Как весенний ручей журчит нежно, подмывая набухшие кристаллы снега, сияя в каждой крупинке агамантовым отблеском, плеская в слюдяные оконца ночных тонких льдинок, отражая небесный свод и солнечные огни, так сияли на белоснежном лице Феодосии голубые глаза, огромные и светлые, как любовь отца Логгина к Богу.

«Аквамарин небесный», – смутился сей лепотой отец Логгин.

Весь сладкий дух церковный не мог укрыть сладковония, что исходило от Феодосии, от кос ее, причесанных с елеем, от платка из древлего дорогого алтабаса, от лисьей шубы, крытой расшитым тонким сукном. Отец Логгин знал отчего-то, что пазухи шубы пахли котенком. А уста – мятой. А ушеса и заушины – лимонной зелейной травой мелиссой. А перси – овощем яблочным, что держат всю ночь в женских межножных лядвиях для присушения мужей.

«Медвяный дух твой», – слабым голосом произнес отец Логгин. И собравшись с силами, вопросил нетвердо:

– Пила ли зелие травяное – мелиссу, зверобой, еще какую ину?..

Голос отца Логгина сорвался и дал петуха.

Феодосия сморгнула очесами и закусила уста, сдерживая звонкую крошечную смешинку.

«Как речная земчузинка смешинка твоя», – почти теряя сознание, беззвучно рекши отец Логгин.

– Нет, отче, не пила зелия, – отреклась Феодосья.

Демон уже подбирался к межножию отца Логгина. И вприсядку, с коленцами, плясали черти, предвкушая падение святого отца.

Но Спаситель вновь пришел на помощь юному своему ратнику.

– А что, батюшка, звонить сегодня во скольки? – басом спросил Спаситель.

– А? Что? – вздрогнул отец Логгин.

Сморгнул вежами, встряхнул главой.

Перед ним стоял, переминаясь в валенках, звонарь Тихон.

– После, после… Не видишь, исповедаю аз? – сказал машинально отец Логгин.

И вспомнил свое наваждение.

– Ах, нет! Звони во все колокола!

– Дык… эта… – недоумевал Тихон. – Почто во все?

– Во славу Божию! – потряс дланями отец Логгин. – Во победу над лукавым, что искусити мужей пытается даже в стенах святых!

Тихон перекрестился и запыхтел.