Цветок Америки

Раздались аплодисменты. Жуткий скрежет возвестил, что судно бросило якорь.

На корме один из мичманов развернул знамя его католического величества короля Испании.

На столах стояли приготовленные бутылки. Вскоре все они были выпиты.

Увидеть спуск корабля на воду — все равно что увидеть рождение ребенка. Начинается новая жизнь. Он далеко пойдет, говорят родители.

«Ала де ла Фей» была уже зафрахтована Колониальным бюро, от которого претерпел столько унижений Христофор Колумб: судну предстояло доставить на Эспаньолу королевских администраторов и их жен, а также одного генуэзского судостроителя.

От причала готовилась отплыть шлюпка с плотниками, вооруженными пилами, колотушками, киянками, буравами, рубанками, конопатками, канатами и еще бог весть чем. Они должны были завершить оснастку судна. Жанна попросила их взять ее с собой. Феррандо осторожности ради решил отправиться с ней. Францу Эккарту захотелось познакомиться с судном поближе. Жозефу тоже. Потом Симонетте, Ивонне, Пьер-Филиппо и, разумеется, детям, которые даже подпрыгивали от нетерпения… Короче, было решено, что сначала на корабль доставят плотников, а уж затем шлюпка вернется за всеми желающими посетить его.

Оказавшись на борту, гости забрались на мостик; многие невольно вскрикивали, боясь потерять равновесие.

Жанна осматривала корабль так, словно собиралась принять его под командование. Она прогулялась по юту, задержавшись перед маленьким колоколом, перешла на нос и спустилась вниз по трапу, невзирая на больное колено, прошлась по каютам матросов и пассажиров, попросила объяснить, что такое гамак и как он подвязывается к крюкам, наконец, изучила трюмы.

Нормандская кровь Жанны Пэрриш вновь дала о себе знать.

— Хорошее судно, — сказала она Францу Эккарту, как если бы ей было точно известно, что такое настоящий корабль.

Он удивился, но угадал и еще кое-что.

Ужинали поздно, в портовой таверне. Рыбный суп, жареная рыба с яйцами и пастернаком — и все это под терпкое, ароматное андалузское вино. После ужина музыканты заиграли и запели. Жанна не понимала ни слова из того, что они выводили своими низкими, хрипловатыми голосами, которые внезапно переходили на пронзительный тенор кастратов, но ей показалось, что это вызов судьбе, принимаемый с яростью и вместе с тем с нежностью. Едва певцы умолкли, как образовались пары, которые стали танцевать прямо на улице, перед дверями таверны. Жанна смотрела на них, завороженная тягучим, змеиным ритмом и быстротой, с какой женщины совершали пируэт, ударяя каблуком по земле. Управляющий верфи, маленький и сухой, словно виноградная лоза, пригласил ее на танец. Она рассмеялась. Пусть ей можно дать на двадцать лет меньше, все же семьдесят один год не шутка. Но, в очередной раз удивив не только Франца Эккарта, но и других, она встала и вместе со своим партнером присоединилась к танцующим парам. Она танцевала очень хорошо: быстро переняла покачивание бедрами и удар каблуком. Ее приветствовали овацией. Жоашен, не сводивший с нее глаз, хлопал себя по ляжкам. В конце концов, Жозеф поднялся и тоже затанцевал.

Когда кавалер проводил Жанну на место, Жоашен заключил ее в объятия и прижал к себе. Он плакал. И целовал ее. Кадикс — это был праздник.

Ночью на постоялом дворе было очень шумно. Испанцы, похоже, считают жизнь слишком короткой, чтобы растрачивать ее на сон, поэтому они укорачивают ночь. В тот час, когда солнце становится чересчур жарким даже для собак, испанцы расходятся по домам, чтобы на час или два предаться размышлениям в прохладе или все-таки поспать, как это присуще человеку.

Жанна поступила как они.

На следующий день, во время colacion de mediodia,[40] она объявила изумленному Феррандо то, что угадал накануне Франц Эккарт:

— Я еду.

Все поняли куда.

— Жанна… — начал Феррандо.

Франц Эккарт улыбнулся. Они оба знали, что спорить с ней бесполезно.

Феррандо отхлебнул вина. Жозеф бросился Жанне на шею.

— Штормы… — напомнил Феррандо.

— Если дочь моряка умрет в море, что может быть естественнее? — возразила она.

— Locura![41] — со смехом вскричал агент компании.

— Стало быть, четверо пассажиров.

— Четверо?

— Франц Эккарт, Жоашен, Жозеф и я.

Жоашен окинул ее долгим ласковым взглядом.

— Нагляделась я мерзостей, наслышалась гадостей! — воскликнула она, обращаясь к Францу Эккарту. — Хватит с меня лицемерия и ненависти, змеиных языков честолюбцев, липких нечестных рук! Разве мало я выплакала слез, мало истоптала травы на кладбищах? Устала я от венгерских посланцев и приспешников кардинала д'Амбуаза! Хочу вдохнуть аромат плотоядных цветов! Увидеть голых вестников с незнакомыми плодами в руках!

«Ала де ла Фей» отплывала только десятого июня; у них было время, чтобы вернуться в Анжер и привести в порядок дела перед долгим путешествием.

В Кадикс они вернулись девятого в полдень.

На борту было пять женщин — одна генуэзка, три испанки и Жанна.