Цветок для ее величества

— А почему вы хотите быть непременно голландцем?

— Это была идея Линнея. Но мы не учли ван Плеттенберга. Он совершенно не хочет считать меня голландцем. Старый хрыч ожидает, что я буду более голландцем, чем любой голландец. Одежда, язык и поведение — всего этого для него недостаточно.

Мэссон снова открыл глаза и постарался сконцентрироваться на Тунберге. Про себя он клял гугенотов за то, что их занесло в эти проклятые земли, да к тому же с виноградной лозой.

— Линней отправил вас в Африку, чтобы вы стали голландцем?

— Нет-нет. Сначала он меня отправил в Париж, чтобы я стал врачом и чтобы потом смог поехать в Африку и стать голландцем.

— Но зачем, ради всего святого?

— О, да, собственно, просто так. Речь шла о великолепных перспективах для любого ботаника в сегодняшнем мире — о поездке в Японию! — прошептал Тунберг так громко, что даже лошади испугались. Мэссон уже убедился в том, что вино полностью овладело рассудком Тунберга.

— Но, господин доктор…

— Пожалуйста, называйте меня просто Карл, — перебил его швед. Глаза его блестели.

— Договорились, мистер Тунберг. Но в том, что вы сейчас сказали, нет никакого смысла. В Кью мы собираем семена и растения со всего света, но только не из Японии. Никогда. Никто не может съездить в Японию.

— Это правда, никто. Кроме небольшой группы голландских торговцев, тщательно отобранных ван Плеттенбергом. Они каждый год плавают на корабле Компании в Японию. И на этом корабле обязательно нужен врач.

Мэссон понимающе кивнул.

— Поэтому я провел два года в Париже, — продолжал Тунберг, — а потом еще два года здесь, сделал все от меня зависящее, чтобы получить место на этом корабле. Люди всех чинов и сословий подтвердят вам, что я голландец. Но только не барон Йоахим ван Плеттенберг. О нет! По его мнению, я должен сделать нечто большее.

— Что же, к примеру?

— Именно это я и пытаюсь понять два года. Два года, Мэссон! Уже два парусника отправилось без меня. А теперь ходят слухи, что японский император хочет запретить и голландцам приезжать.

Тунберг поднес бутылку к губам, но когда обнаружил, что она пуста, то, расстроившись, бросил ее в деревянный ящик.

— Япония… Вы можете себе такое представить? И не только потому, что там невообразимые ботанические сокровища — цветы и растения, — которые еще никогда не открывались глазам европейцев. Вы только подумайте об исследованиях, о невероятных познаниях, которые таит этот маленький остров! Тысячелетия экспериментов, открытия материалов, о существовании которых мы с вами даже не подозреваем. И никто не сможет туда попасть… кроме меня. Возможно.

— Не знаю, поспособствует ли вашему делу тот факт, что вас поймают вместе с английским шпионом.

— Не стоит беспокоиться на мой счет, мистер Мэссон. Единственное, что я понял после пребывания здесь: если чего-то очень долго ждать, то обязательно представится возможность.

— Значит, сейчас это вопрос выдержки? — Мэссон усмехнулся. — Когда я вернусь — если получится, — то хотел бы посадить свои деревья. Если мне повезет найти этот цветок, меня ожидает вознаграждение — надел земли.

— А также свадьба? — добавил Тунберг.

— Да, и это тоже.

— И это именно то, чего вы хотите, — надел земли, жена, уйма детишек? Ко всему этому быть привязанным?

— То, чего я хочу, совершенно не связано с этим. Все это просто должно быть сделано.

— А вы никогда не задумывались над тем, что можете выбрать собственный путь?

Мэссон молчал.

— Я всегда избегал тирании королей и садов, — задумчиво произнес Тунберг. — Я всегда избегал любой формы тирании. И все же, — он взглянул вверх и сделал жест рукой, указывая на звездное небо, — вот это тоже одна из ее форм. Наверное, нет никакой разницы в том, как далеко мы уезжаем: всегда появляются новые горизонты и новые открытия. Поиски бесконечны, правда? Мэссон?

Тунберг взглянул на товарища и обнаружил, что тот глубоко и крепко спит. Эулеус же, напротив, стоял на страже. Он повернулся спиной к костру, дрова в котором уже превратились в угли и отдавали последнее тепло просторам африканской ночи.

Глава 27

21 ноября 1805 года, Канада

От ветра подрагивали оконные стекла, крошечные снежинки пробивались сквозь щели между рамами. Они таяли в теплом воздухе, прежде чем успевали опуститься на дощатый пол.