Цветок яблони

Шерон осторожно подошла к краю, и пасть чуть напряглась, готовясь схватить ее, если только появится такая возможность. Человек и птица следили за ней. Один бесстрастно, другая с пристальным жадным вниманием.

– Я выбралась с той стороны?

Мужчина потер небритую щеку, размышляя, возможно ли подобное в принципе.

– Я понимаю в лошадях, луках, в том, как командовать людьми, вести разведку. Убивать мечом. И у меня нет никаких знаний о том, можно ли вернуться с той стороны. Можно?

Он переадресовал вопрос ей, и Шерон, не скрывая сожаления, покачала головой. Нет. Нельзя. Оттуда никто не возвращается. Лишь зло. Вроде Нейси, точнее того, что пришло в ней.

Пришло из-за Шерон.

– Полагаю, ты остановилась где-то на половине пути к той стороне. А может и в шаге. А потом решила, что тебе рано туда, начала двигаться в обратном направлении и вот ты здесь. Между… – он виновато потер кулаком в перчатке левую бровь, словно оправдываясь. – Ну, надо же назвать как-то это дрянное место? Вполне подходит.

– А ты? Ты как попал в это «между»?

– Я солдат. С солдатами такое случается – оказываться в местах, порой совершенно неожиданных для них. И отнюдь не приятных.

– Ты такой же, как я. Твой дар…

– Я солдат, – мужчина упрямо повторил это. – Воин. Меч. Никогда не сравнюсь с тобой. Даже не представляю, смог ли бы я пролезть там, откуда ты шла. Хочу попросить тебя, если возможно.

– Да?

– Не мешай той, кто придет вместе со мной. Как бы ни желала. И как бы ни желал я.

Шерон нахмурилась, осмысливая сказанное, но галка издала громкий крик, заставивший девушку вздрогнуть. Птица сорвалась с ветки, ударила в грудь человеку, разлетелась редкими перьями.

Его лицо огрубело, пошло волнами, постарело и сквозь него проступило чье-то другое. Незнакомое.

– Что это вы расчирикались, словно две беззаботные пташки? – сказал мужчина странным голосом старухи. – Хочешь, чтобы она застряла здесь навсегда? А ну-ка кыш! Кыш!

И Шерон бросило прямо на ослепительно-белое солнце.

Чтобы оценить происходящее, много времени ей не потребовалось.

Смердело могилой, несмотря на настежь распахнутые окна. Измятая, мокрая от пота постель, занавески, волосы, платье, кожа.

Запах, который не трогал ее с тех пор, как она стала той, кем стала, показался ей отвратительным.

Шерон стала выбираться из кровати, отбросив в сторону одеяло, застыла, осознав, что в ее рту нечто чужеродное, мешающее сомкнуть зубы, отчего слюна стекает на подбородок. Поспешно выплюнула это на серую простыню, с удивлением узнав кубики игральных костей.

Протянула к ним руку, и они послушно закатились ей на ладонь. Она сжала их в кулаке, до боли, так, что грани врезались в кожу.

Боль отрезвляла, отгоняла тягучие липкие нити сна, который никак не мог оставить ее до сих пор. Она слышала в ушах это старческое «кыш!», небрежное и насмешливое. Словно с детьми, у которых нет ни воли, ни прав, ни желаний.

Когда Шерон опустила босые стопы на пол, то задела пустую винную бутылку и та медленно покатилась, а после звякнула об стену. Из соседней комнаты раздались быстрые шаги, вошел Мильвио. Несколько секунд оба пристально смотрели друг другу в глаза, словно искали ответы на вопросы, которые знали только они. Одновременно улыбнулись.

– Ты вернулась, – с уверенностью сказал треттинец, а она лишь запустила пальцы в его волосы, радуясь тому теплу, что осталось в нем для нее.

Мильвио вытащил ее из комнаты, подальше от вони и шипящих свечей, провел через завал в гостиной, плечом распахнул двери, выводя в коридор. Лавиани, сидевшая на голом полу и меланхолично обгрызавшая мясо с говяжьей кости (делала она это с таким видом, словно жевала нечто неаппетитное и оказывала одолжение высшим силам), порывисто вскочила на ноги, швырнув еду в сторону.

– Рыба полосатая! Эта чванливая коза была права! Вышло, Фламинго. Я до последнего не верила, что получится! Сколько прошло? Часов шестнадцать, как мы это сделали?

Шерон, ничего не понимая, повернулась к Мильвио, прося объяснений.

– Про козу это я не о тебе, – успокоила Лавиани, не дав треттинцу и слова вставить, усмехнулась. – На этот раз. Тьма вас забери, ну и воняете же вы! А ты вообще точно с кладбища выбралась. Идем-ка. Да отпусти ты ее. Я украду твою воскресшую исключительно ради того, чтобы она не отравляла воздух вокруг себя. И ты тоже найди для себя какую-нибудь лужу и не поленись туда окунуться. А одежду сожги. И знаешь что… комнату тоже сожги. Туда теперь никто еще лет сто не сунется. Ну, что застыла? Давай, давай, рыба полосатая. Шагай уже, пока меня не стошнило. Опасаюсь, что даже всего мыла Треттини не хватит, чтобы тебя отмыть.

Много позже, гораздо позже, возможно через сто с лишним лет, во всяком случае так показалось Шерон, пришло осознание реальности.

Того, что она вырвалась, что спала, а точнее умирала и дар ее едва не сожрал разум. Пришла дрожь, озноб, от которого стучали зубы, но Лавиани меланхолично гаркнула, чтобы несли еще горячей воды.