Цветок лотоса

Пока старик раскуривал трубку, я думал, о чем его лучше спросить: о приметах, по которым он узнает наступление ненастья, или же о странном названии горы? Было три часа ночи. В полярный день ночью, когда спадет июльская жара и легкий ветерок разгонит мириады комаров, начинается трудовая жизнь.

— Откуда такое название у горы?

Старик повернулся ко мне:

— Это эвенки так назвали. Ведь здесь их места. О Людском камне я тебе ничего сказать не могу. Спроси других. А вот ты слышал о тэлло?

Старик усмехнулся и опять сидел такой же, как всегда — нарочито безразличный. Я слышал о тэлло — сказочном чудовище здешних мест. Все говорили о нем как о реальном существе. Порой казалось, что это правда, и неловко было возражать, а рассказчик ждал ответа. Скажи, что это сказка, — обидишь, докажи, что это вымысел, — не можешь. Слишком мало знаешь о тэлло! Я ответил:

— Однажды говорили, но ссылались на тебя, старик.

Старик пользовался непререкаемым авторитетом в поселке, и мои слова принял как должное.

— Я тэлло не видел, врать не буду, но его видел мой старинный друг эвенок, — тут старик назвал фамилию человека, которого мы встречали в нашей поездке. — Ты, наверное, уже знаешь, парень, что тэлло не рыба, а живет в воде, у него из головы два огромных зуба торчат. Когда мороз ударит, замерзнет вода, то торчат зубы эти надо льдом. Тэлло зимует в воде. Однажды, этак зим двадцать пять назад, пошел эвенок в лес сушняку нарубить. Веревку взял, топор взял, идет. Вышел к озеру. На озере наст крепкий, без лыж, без оленя идти можно. Привязал он оленей на берегу, чтобы они следом не пошли, а сам прямки на тот берег, сушняк посмотреть. Шел, шел, да кик провалится под лед. Летит как будто в яму и вдруг о что-то мягкое ударился. Вверху маленькое отверстие, небо видно, а как туда выбраться, не знает. Посмотрел, куда упал, и видит: лежит он на черной спине тэлло. Страшно стало. Боится эвенок пошелохнуться, но тэлло спит и не чует ничего. Видит, впереди сажени через две торчат из головы зубы. Два зуба. Огромные…

Старик развязал кисет, набил трубку, а сам смотрит на меня исподлобья. Каков, мол, его рассказ? Я слушаю внимательно, а сам думаю: «Вот тебе и живой Змей-Горыныч». Старик серьезен, сдается, он не раз это рассказывал и больше всего боится недоверчивой улыбки. Поправив рукой длинные, прямые, с густой сединой волосы, старик продолжал:

— Думал эвенок, как теперь живым остаться, и придумал. Тихо пополз он к голове тэлло. Поползет маленько, остановится — спит тэлло, не чует. Вот и дополз. В руках у эвенка была веревка и топор, с которыми он по дрова пошел. Взял он веревку, привязал крепко за один зуб, другой конец на руку накрутил. Поднял топор да как ударит тэлло между зубов. Проснулось оно, вскочило и, сокрушая лед, вихрем вылетело наружу. Зуб, к которому был привязан конец веревки, сломался, и эвенок далеко улетел от толчка. В руке у него остался топор и веревка с куском зуба. Тэлло раскидало лед на озере, вода появилась, и оно исчезло в глубине. Эвенок очнулся на берегу, сел на оленей и скорей домой. В то время я возле его чума аргиш — оленью стоянку — делал. Видал, какой он приехал, и все от него слыхал.

Старик немного помолчал и потом добавил:

— Ну, что ты скажешь об этом, парень, есть тэлло или как?

Он смотрел мне прямо в глаза, и я понял, что лукавить нельзя, но вместо ответа мне на память вдруг отчетливо пришла фраза из ученых трудов антропологов: «Физическим обликом кеты отличаются от своих древних монголоидных соседей и больше всего напоминают североамериканских индейцев». Сидящий передо мной высокого роста, сухопарый, с длинным лицом и орлиным носом старик, попыхивавший трубкой, напоминал именно индейца. Недоставало только головного убора из перьев и томагавка. Сходство было особенно правдоподобным, когда старик пел старинные народные песни. Голос то взлетал легкой птицей вверх, то стелился по земле глухими раскатами. В пении было все — и сила духа, и страх, и жалоба, и надежда, и радость. Прочь уходило обычное, оставались далекие небеса, горы, необозримый простор тайги и пламя гигантского костра, вздымающегося к солнцу. Я слышал, как он пел…

Я посмотрел на старика. Он ждал ответа, а я думал о найденном сходстве и невольно улыбнулся.

— И ты не веришь, смеешься!

Старик резко встал и направился в свой дом. Я ничего не успел сказать и растерялся, не зная, как поступить дальше. Вдруг подул резкий ветер, по небу поползли тучи, предсказание старика стало сбываться. Надо было спешить, ведь я должен был перегнать для рыбаков лодку, которую изготовил этот девяностолетний старик. Я был уверен, что он обиделся.

Дверь дома распахнулась. Хозяин вышел и, подойдя вплотную ко мне, протянул старинную кетскую ложку. Она была не обычная, не деревянная, а костяная. Старик сунул мне ее в руку и сердито сказал:

— Торопись, парень, уже ветер пал.

Он легонько подтолкнул меня к лодке, я собрался было отчалить от берега, как вспомнил про ложку, которую крепко сжимал в руке.

— Зачем ты мне отдал ее?

Я подошел к старику, он усмехнулся и проговорил: