Цветок папоротника

Прошлась немного, вдохнула запах воды, ветерок с реки остудил пылающие щёки. Ну и пусть не любит! Её любви на двоих хватит. Вот и полюбовница его сгинула, теперь и деться ему некуда. Что с того, что муж Маринки этой не выдержал да проучил жену? Кто знает, может, она не только с Гришей гуляла. Если она так до мужиков охоча была, это уж не её, Ульяны вина. Через то и пострадала, сердешная. Бог её наказал. Теперь не будет чужих мужей уводить. Нет, не жалко Ульяне Марину. Такую разве нужно жалеть? Разворошит чужое гнездо, натешится всласть, и поминай, как звали. Следующую жертву ищет. Ничего, Бог не Яшка, шельму метит. А Гриша успокоится, сам поймёт, что не прав был. В ноги Ульяне бросится. Увидит, что только она одна и любит его по-настоящему, до смерти… так, что готова за него и в огонь, и в воду… Увидит, и тоже полюбит, не может не полюбить. А иначе как? Как жить, спрашивается? Без надежды, без веры, что за жизнь? Всё наладится.

Ульяна постояла над обрывом, посмотрела на реку. Река, та самая река, которая недавно унесла Галину, лениво и неспешно катила свои воды меж крутых берегов. Ульяне захотелось прыгнуть в тёмную воду, отдаться во власть течения, уплыть с рекой далеко-далеко, стать текучей, как она, слиться с ней и познать её мудрость и умиротворение. Вода внушила ей чувство покоя. «Всё пройдёт, всё пройдёт» – слышится Ульяне в тихом шуме бегущей воды. Она повернула к дому. Пора.

Гриша уже спал, храпел, растянувшись на кровати. Бутылка стояла пустая. Ульяна прибрала всё, помыла посуду, разделась и легла рядом с мужем. Всё пройдёт.

А через неделю пришла беда. Вечером Ульяне плохо стало. Живот схватило, закрутило, в глазах потемнело. Чуть не упала. Гриша переполошился, за врачихой сбегал. Та в скорую позвонила, и Ульяну увезли. В больнице сказали – выкидыш у неё, ребёнка потеряла. Свет померк для Ульяны: что она Грише скажет? Ниточка оборвалась. Тонкая ниточка, что их связывала в последнее время, оборвалась. Может, смолчать? Пока. А там, глядишь, снова забеременеет. Но и тут провидение вмешалось. Гриша в больницу сам приехал, с врачом поговорить, тот ему всё и сказал. А отчего, плечами пожал – бывает…

В палате Гриша Ульяну за руку взял, теребит:

– Как же так, Уля?

Ульяна отворачивается, чтобы слёзы сдержать.

– Сама не знаю…

– Ну, ничего, – Гриша по руке её похлопал, – ещё будет.

Ульяна улыбается, целует мужа.

– Конечно будет. Не сомневайся даже. Дома залюблю до смерти. И не думай отвертеться.

– И не думаю. – Гриша улыбается через силу, а глаза печальные, как у больной коровы. – Выздоравливай.

– Через два дня дома буду.

– Я приеду, заберу. Ну, а сейчас пойду.

– Иди. – Ульяна подбежала к окну, посмотреть, как муж уходит.

Зинка на соседней кровати заворочалась, завздыхала. Сама она уже третий аборт делает, а дома трое детишек ждут, мал-мала-меньше.

– Что это ты, девонька, раскисла совсем? Подумаешь, выкидыш! У тебя и срок-то небольшой совсем. Там ещё и человечка нет, слизь одна. Успеете ещё наделать, ты вон молодая какая, здоровая.

Напряжение последних дней вдруг отпустило Ульяну, и она неожиданно для себя расплакалась.

– О! Она и плакать вздумала! Прекращай сейчас же! А то мужу пожалуюсь! – Зинка шутливо погрозила Ульяне пальцем.

Ульяна, стыдясь накатившей слабости, утёрла слёзы.

– Вот и правильно, чего реветь? Я вон сама от них избавляюсь. На кой леший они мне? Тех, что есть, девать некуда. – И добавила без всякой связи, – Ваня мой сейчас придёт, апельсинов принесёт.

Ваня, муж Зинки, был маленьким тщедушным мужичонкой. Но весёлым и добродушным. Всю палату апельсинами потчевал, анекдоты рассказывал, над которыми и смеялся громче всех. С женой у них мир да лад, это с первого взгляда видно. Когда он уходить собирался, Зинка с ним в коридор выходила, они там обнимались, хихикали тихонько. Не поймёт Ульяна, за что Зинке такое счастье? И не красавица, и умницей не назовёшь, а поди ты, за мужем, как за каменной стеной. Сколько лет живут, а всё не налюбуются друг на друга. Нет, чего-то в этой жизни Ульяна совсем не понимает. Зачем тогда Бог людям красоту даёт, если не для счастья? Она всегда думала, что красота – это выигрышный билет, приз, а оказывается, нет. Никому-то её красота теперь не нужна. Да и ей нужна ли? Большой вопрос.

Она задумчиво почистила апельсин, и начала есть, отделяя дольку за долькой. Вошла Зинка.

– Проводила своего. Говорю, не приходи, домой завтра, а он прётся. Упрямый, как баран.

– Любит тебя, наверное. Видеть хочет.

– Да уж и любит. – Зинка улыбается, довольная. – А твой что такой смурной? Поругались?

– Да так. Всё как-то наперекосяк пошло. И ребёнок этот. Думала, настоящая семья будет, да не повезло. Грехи за мной, видно тянутся.

– Ой! Посмотрите на неё! Грехи! Да откуда грехи в твои-то годы? И когда успела нагрешить столько?

– Да кто его знает. Иному и сто грехов простится, а иной и за ничтожный грех ответ держит. Да такой, что и унести не в силах.