Цветок папоротника

– Выпил. Или забыл? И память уже отшибло… допился.

– Так сбегай!

– С ума ты сошёл! Куда бежать?! Ночь на дворе. И на работу завтра. И это забыл?

– Уже завтра? Забыл… Ладно, спи.

Лёг, поворочался ещё немного и захрапел. У Ульяны отлегло от сердца.

Утром Гриша на работу ушёл с похмелья, хмурый и злой. Но пришёл трезвый. Неделю держался, а потом запил. Как Ульяна ни билась, сделать ничего не могла. В выходные он так накачался, что в понедельник не встал. Ульяна рукой махнула на него, и ушла в контору. Когда вечером пришла домой, он уже опять пьяный был, и так всю неделю. Потом кое-как очнулся, поехал на работу, приехал, очевидно, рано, потому что когда Ульяна забежала в обед домой, он уже там был. Бутылка стояла на столе, но муж был почти трезв. Недобро усмехнулся, увидев Ульяну.

– Что прибежала? Проверить?

– Что проверять, и так всё ясно…

– И что же нам ясно?

– Да всё…

– Какие мы проницательные оказывается… – тут Гриша вдруг посерьёзнел, – уволился я…

– Как уволился?

– Не ожидала? А вот так, уволился и всё.

Ульяна от неожиданности села на стул. Хотя какая такая неожиданность может быть, если человек неделю на работе не появлялся? Всё даже вполне ожидаемо.

– И что теперь? Что делать-то будешь?

– Не боись, на твоей шее сидеть не стану, заначка есть. А потом шабашку делать буду. Руки у меня тем концом вставлены, проживу. Мишка меня давно в бригаду звал. В сезон, говорит, кучу бабок зашибает, так что мне и за год не заработать.

– Ты думаешь, Мишка пьянь терпеть будет? Вот именно, что ему зарабатывать нужно, а не водку пить. Ему работники нужны, а не нахлебники.

– А кто тебе сказал, что я нахлебником быть собираюсь? Сказал же, буду работать.

– Ну-ну, хочется верить…

– Да что ты разнылась-то?! Слушать противно. Мало тебе всё, что ли? У тебя родители богатые, прокормят! Чего ты мне указывать взялась?

– Да Бог с тобой, Гриша…

– Со мной, со мной Бог… а сейчас уйди, не мешай. Плохо мне…

Заначка, про которую говорил Гриша, быстро закончилась. Ещё бы, если каждые три часа за водкой бегать. Силы у Ульяны кончились, руки опустились. Никакого просвета впереди, никакой надежды. Зашла как-то вечером к матери. Хотела просто посидеть, отойти душой, но не выдержала, расплакалась, забилась в истерике. Завыла, как раненое животное, на пол упала, катается… Мать испугалась, тоже заголосила. Валерьянки принесла, капает в склянку, а у самой руки трясутся. Насилу выпить заставила. Успокоилась Ульяна немного, прилегла на диван.

– Доченька, да что ты… напугала меня как… Что же ты себя-то убиваешь? Да Бог с ним, с пьяницей этим, возвращайся домой. Ты молодая ещё, всё у тебя впереди. А ну как руки распускать начнёт? Так и до беды недалеко. Что ты мучаешься? Мне и самой на тебя смотреть больно. Разве для этого я тебя родила, чтобы какой-то ирод над тобой издевался?

Ульяна издала тяжкий вздох.

– Да не ирод он, мама, душа у него больная… А мучаюсь я от того, что помочь не могу…

– Доченька, всем на свете не поможешь. А так и он пропадёт, и ты себя загубишь. Уж сколько ты терпишь? Никто тебя не упрекнёт.

– Упрекнёт.

– И кто же это, помилуй Господи?

– Он и упрекнёт, тот, кого ты назвала – Господи…

– Доченька…

– Мама, я обещала быть и в горе, и в радости. И что же получается, что в радости пожалуйста, а в горе – сами справляйтесь? Виновата я, мама, ты же не знаешь ничего… Это мне наказание такое…

– В чём ты виновата-то?

– Это моё дело. Про то тебе лучше не знать. А только не могу я его оставить.

– Ну, поживи хоть немного дома, пусть одумается. Увидит, что тебя нет, может, всколыхнётся что-то внутри. И тебе отдохнуть надо. Живём-то рядом, навестить всегда сможешь.

Чувствует Ульяна, что не сможет она сейчас вернуться, силы кончились. И правда, отдых ей нужен. Чтобы побыть одной, без мыслей и чувств, не видеть Гришу, его опухшее пьяное лицо, не слышать пьяного бормотания про русалок и клады. Устала она. Не железная ведь.

– Ладно, поживу у вас недельку, может и правда одумается.

Мать обрадовалась, захлопотала вокруг Ульяны.

– Вот и умница, вот и молодец. Отдохнёшь, нервы успокоишь. А там видно будет.

От валерьянки Ульяну в сон клонит.

– А отец что скажет?

– Да что же он скажет? Разве он враг тебе, дочка? Он уже у меня спрашивал, как там Улечка справляется? Гришка-то мол, пьёт, не просыхая. Не обижает ли нашу девочку? Пусть, говорит, домой возвращается, ежели что. Не на одном Гришке белый свет клином сошёлся. Какие её годы.

– Я знаю, папа за меня горой…

– Ну а знаешь, чего спрашиваешь? Пришла и живи.

– Поживу немного… – Ульяна выбивала зубами дробь, – накрой меня чем-нибудь, холодно что-то.

Мать принесла тёплое одеяло, накрыла Ульяну. Та уже спала, свесив руку с дивана. Мать заботливо поправила подушку и выключила свет. Накапала себе валерьянки, выпила и ушла на цыпочках, чтобы не разбудить дочь.

Когда пришёл отец, мать рассказала ему что твориться с Ульяной, и отец покачал головой.

– Мне этот молодчик сразу не глянулся. Но теперь что говорить. Если обидит её, со света сживу.

– Ну что ты, Лёня, что ты… Молодые они ещё, сами разберутся. Глядишь, уладится всё вскорости.