Цветок Трех Миров

Яра вспомнила Горшеню и две куртки на манекенах, находившиеся в зале памяти отдельно от других. Вспомнила и сквозную дыру от арбалетного болта на одной из них.

– Далее, – продолжал Гай, глядя уже не столько на Яру, сколько на ее живот, – в моей жизни началась нелегкая полоса. Двушка перестала меня впускать. Не то чтобы сразу и вдруг, а словно приходишь в гости, и все вдруг замолкают. Не прогоняют, нет, но ты ощущаешь, что ты чужой. Двушка оттесняла меня все дальше от гряды, не только от Второй, но даже и от Первой. Вскоре я едва мог бродить у сосенок на самой границе с болотом. Я злился, я ненавидел – и мне все ближе становился мой эльб. Потом произошло нечто, о чем я умолчу, и вот двушка перестала пускать меня совсем. Я тосковал. Я расколол главную закладку, чтобы хотя бы в ее части обрести то, по чему я так сильно тосковал. Тогда главная закладка выставила защиту, и возник ШНыр в сегодняшнем его понимании, то есть мощная закладка, не подпускающая к себе чужих, и те немногие, которым она дает силы.

– То есть шныры. А откуда взялись ведьмари? – спросила Яра.

– О, постепенно! – ответил Гай, даже не пытаясь поморщиться при звуке этого обидного слова, как это сделал Дионисий Тигранович. – Золотые пчелы продолжали призывать все новых и новых шныров. Кто-то оставался, кто-то не выдерживал и присваивал закладку. Были такие, кто бросал ШНыр, находя для себя в жизни нечто более интересное. Некоторые уходили, и никто ничего не знал о их судьбе. Прочие – и таких было большинство – прибивались ко мне, ощущая себя несправедливо обиженными. И мы действительно были обижены! Зачем было испытывать нас и изгонять, если двушка наперед знала, что мы сломаемся? Чтобы потом терзать ни за что? Зачем тешить нас несбыточной надеждой и потом все отбирать?

В голосе Гая послышался опасный стеклянный звон. Умненький Дионисий Тигранович открыл один глаз и искоса, как кот, посмотрел на него.

– Со временем нас, изгоев, становилось все больше. Учитывая, что дар у всех был очень разный, я стал делить всех по способностям. Из этого деления постепенно возникли форты. После, используя силы изменившейся части закладки, мы стали подселять кое-кому эльбов, а болото за это оказывало нам небольшие услуги.

– Небольшие?

– Да, псиос, дар, знания – это все называют различно, но суть примерно одна. Разница между мной и теми, кто пришел после, была существенной. Я пользовался бессмертием, они же были смертны и часто менялись… Да и золотые пчелы порой совершали очень странный выбор: поначалу они призывали лишь сильных духом людей, а под конец стали призывать и слабых. Часто я не мог понять их логики: эту-то за что? А этого?.. Такое ощущение, что двушка металась, отыскивая верных себе среди самых невероятных людей, часто далеко не идеальных. И очень часто, надо признать, угадывала их!

Гай взглянул на жадно слушавшую Яру. Щека его дернулась.

– Не думай, что я открываю тебе тайну… Кавалерия, пожалуй, знает эту историю, хотя многие шныровские летописи утрачены. А вот про Носко и Матрену она знает едва ли… Еще до того как я расколол закладку и из-за этой мелочи рассорился со шнырами, их ребенок подрос. Ему было лет восемь. Звали его Искр, что значит «шустрый». И вот однажды Искр исчез. Мы бегали по лесу с факелами, кричали… Душераздирающее зрелище! Носко нырял в омут, искал его на дне. Грешили и на медведей, и на волков. Мальчишки не было целый день и целую ночь. А потом он как ни в чем не бывало пришел домой. И в руках у него был огромный букет цветов!

Гай подался вперед. Его сдутое лицо почти касалось лица Яры.

– Его немножко обнимали, потом немножко убивали, потом опять немножко обнимали. И все это с сопутствующими визгами и слезами. Я присутствовал при этом трогательном проявлении родительского чувства. Пока Матрена в пылу материнской любви вытрясала из его попы пыль и тем самым мешала Носко взяться за вожжи, я заинтересовался цветами, которые принес мальчишка. Цветы меняли оттенки, форму, сияли… Полутемную избу они озаряли так, что я поначалу решил, что что-то загорелось.

– Это были цветы с двушки?

– Да, из Межгрядья. Как Искр попал туда, он сам не мог объяснить. Но точно нырял не на пеге. Все пеги были на месте. Мы спрашивали его много раз. Он отвечал, что бежал по лугу, потом, хохоча, бросился на землю… дети любят валиться на траву без особого повода – и вдруг очутился на поляне с цветами. И там была легкая вода, и облака с деревьями, и всякие другие чудеса… Мы спрашивали у него, где эта поляна, мальчишка силился показать, но там был обычный луг, на котором выпасали пегов… если что-то и летало, то только пух от одуванчиков. И еще: сам он думал, что отсутствовал всего какой-то час.

Гай замолчал и с такой тоской глянул на полки с тосолом и тормозной жидкостью, словно они могли расступиться и сквозь них проглянул бы чудесный луг с бурлящей водой и воздушными корнями, свешивающимися с легких стремительных туч.

– Искр без разгона проходил границу миров? – недоверчиво спросила Яра.