Цветок в пустыне

Поскольку Динни не относилась к числу тех молодых женщин, для кого житейские бури — удобный случай приукрасить свою внешность, Эдриен имел полную возможность заметить бледность племянницы. От комментариев он воздержался. В сущности, он вообще не знал, о чём говорить, так как понимал, что мужчина, увлечённый женщиной, все равно живёт своей прежней духовной жизнью, тогда как женщина, менее увлечённая физически, непременно сосредоточивает свою духовную жизнь на любимом мужчине. Тем не менее он стал рассказывать девушке, как ему пытались «всучить липу».

— Он заломил пятьсот фунтов, Динни, за череп кроманьонца, найденный в Сэффолке. Вся история выглядела вполне правдоподобно. Но мне посчастливилось встретить археолога графства. Тот и говорит: «Ого! Значит, теперь он пытается сбыть его вам? Старая уловка! Он откапывал этот череп, по меньшей мере, три раза. По парню тюрьма плачет. Он держит череп в шкафу, каждые пять-шесть лет роет яму, кладёт его туда, а потом пытается сбыть. Возможно, что череп действительно кроманьонский, но он-то подобрал его во Франции лет двадцать назад. Будь череп найден в Англии, это был бы уникум». Словом, я отправился на то место, где он откопал его в последний раз, и, как ты понимаешь, сразу убедился, что парень сам зарыл его в землю. В древностях есть нечто такое, что подрывает «моральный уровень», как выражаются американцы.

— Что он за человек, дядя?

— С виду энтузиаст; немного похож на моего парикмахера.

Динни рассмеялась.

— Примите меры, не то он в следующий раз всё-таки продаст свою находку.

— Ему помешает кризис, дорогая. Кости и первопечатные издания — на редкость чувствительны к конъюнктуре. Пройдёт ещё лет десять, прежде чем за череп дадут мало-мальски приличные деньги.

— А многие пытаются вам что-нибудь всучить?

— Некоторым это даже удаётся. Я жалею, что с этой «липой» ничего не вышло. Череп — превосходный. В наши дни такие редко встретишь.

— Мы, англичане, безусловно, становимся уродливей.

— Неправда. Надень на тех, с кем ты встречаешься в гостиных и лавках, сутаны и капюшоны, доспехи и камзолы, и на тебя глянут лица людей четырнадцатого или пятнадцатого века.

— Но мы презираем красоту, дядя. В нашем представлении она связывается с изнеженностью и безнравственностью.

— Да, люди склонны презирать то, чего лишены. С точки зрения примитивности, мы стоим на третьем, нет, на четвёртом месте в Европе. А если исключить кельтскую примесь, то и на первом.

Динни оглядела кафе, но осмотр ничего не прибавил к её выводам — отчасти потому, что восприятие у неё притупилось, отчасти потому, что завтракали здесь преимущественно евреи и американцы.

Эдриен с болью следил за племянницей. Какой у неё безразличный взгляд!

— Значит, Хьюберт уехал? — спросил он.

— Да.

— А ты что намерена делать, дорогая?

Динни сидела, уставившись в тарелку. Затем неожиданно подняла голову и объявила:

— Думаю поехать за границу, дядя.

Рука Эдриена потянулась к бородке.

— Понимаю, — согласился он наконец. — А деньги?

— У меня хватит.

— Куда?

— Куда угодно.

— Одна?

Динни кивнула.

— У отъезда есть оборотная сторона — возвращение, — напомнил Эдриен.

— По-моему, сейчас мне здесь нечего делать. Почему бы мне не порадовать окружающих, избавив их от необходимости видеть меня?

Эдриен замялся.

— Конечно, дорогая, тебе виднее, что для тебя лучше. Но если ты подумываешь о длительном путешествии, я уверен, что Клер была бы рада видеть тебя на Цейлоне.

Перехватив удивлённый жест племянницы, Эдриен понял, что такая мысль не приходила ей в голову, и продолжал:

— Мне почему-то кажется, что жизнь у неё будет нелёгкая.

Их взгляды встретились.

— Я подумала о том же на её свадьбе, дядя. Мне не понравилось его лицо.

— У тебя, Динни, особый дар — умение помогать ближним, а христианство, при всех своих недостатках, всё-таки учит одному хорошему правилу: «Блаженнее давать, нежели принимать».

— Даже Сын человеческий любил иногда пошутить, дядя.

Эдриен пристально посмотрел на девушку и предупредил:

— Если поедешь на Цейлон, помни: манго надо есть над тарелкой.

Вскоре он расстался с Динни, но настроение помешало ему вернуться на службу, и он отправился на выставку лошадей.

XXXII

На Саут-сквер «Дейли фейз» рассматривалась как одна из тех газет, которые приходится пробегать политикам, если они хотят правильно определить температуру Флит-стрит. За завтраком Майкл протянул Флёр свежий номер.

Со дня приезда Динни прошла уже неделя, но никто из них ни словом не напомнил ей об Уилфриде, и сейчас Динни сама осведомилась:

— Можно взглянуть?

Флёр передала ей газету. Девушка прочла, вздрогнула и снова принялась за завтрак. Наступила пауза, которую прервал Кит, пожелавший выяснить рост Хоббза. Как считает тётя Динни, он такой же длинный, как У. Г. Грейс[34]?

— Я никогда не видела ни того, ни другого.

— Не видели Грейса?

— По-моему, он умер до того, как я родилась.

Кит с сомнением посмотрел на неё:

— Ну?

— Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, — вмешался Майкл. — Тебе, Динни, было тогда одиннадцать.

— Вы в самом деле не видели Хоббза, тётя?

— Нет.