Цветок вампира - аконит

Отдать жизнь ради любимого человека — не самая худшая смерть. Понимала ли я, что могу пожалеть о своём выборе? Безусловно. Но именно в эту минуту, когда я смотрела в почти светящиеся синевой глаза, это казалось неважным. Почти невозможным в разрезе вечности. И именно поэтому я послушно слизнула кончиком языка каплю, наполнившую рот солоноватым привкусом, напоминающим железо. Незамедлительно после этого моё тело охватила прожигающая изнутри агония. Пути назад больше не было.

Каждая клетка моего тела бы выла от боли, если только имела рот. Всё внутри распадалось на части, будто невидимый враг расщеплял меня изнутри. Вены жгло так, будто внутри в них разливалась кислота, вместо крови. Никогда бы не подумала, что можно одновременно чувствовать столько разной боли, различая каждый из оттенков, упрямо отказывающихся сливаться в единую симфонию смерти. В кино обращение всегда показывают, как нечто быстрое, почти неуловимое. Я же могла только мечтать об этом. Думать было невозможно.

Всё моё сознание цеплялось за отчаянную надежду, что ещё немного и пытка кончится, но даже время было против меня, оскорбляясь разрушением единой природы вещей. Перед глазами расплывались разноцветные пятна, не позволяя сфокусировать на чём-то одном. В какой-то момент мне показалось, что сознание возвращается и я вновь вижу знакомый лес. Среди всего этого беспорядка проясняется чей-то силуэт. Мгновение и надо мной нависает лицо Галины со всё той же безумной улыбкой. Она рассматривает меня, сладко наслаждаясь каждой секундой агонии и вот вампирша тянет ко мне руку, но нечто проносится прямо над головой, сбивает Галину с ног. Последнее, что я чувствую перед тем, как мир гаснет во тьме — это запах мокрой шерсти и мускуса.

Эпилог

Открыв глаза, я увидела яркий белый свет. Передо мной оказалась незнакомая комната с бледными салатовыми стенами. Ближайшую стену закрывали длинные вертикальные жалюзи. Должно быть, там было окно. Я лежала на жёсткой кровати, с металлическими бортами по краям. Между кроватью и окном оказалась высокая стойка с аппаратурой. На самом верхнем дисплее рваной неоновой линией отображался пульс. Вспомнив рассказав Галины, горло сжалось от страха, но быстро успокоилась, заметив у подножия спящего в кресле отца. Он склонился вперёд, осторожно разместившись в дальнем углу кровати, используя руки вместо подушек. Я потянулась, чтобы осторожно его разбудить, но движение сковала прозрачная трубка. Только сейчас я почувствовала, что какая-то штука давит на лицо, и захотела было смахнуть её свободной рукой, как сбоку послышалось твёрдое:

— Ася, нет, — холодные пальцы поймали мою ладонь.

— Эдуард? — мне удалось слегка повернуть голову, чтобы рассмотреть лицо одноклассника: — Как ты…

Начала я, но Эдик приложил палец к губам, призывая меня говорить потише, чтобы не разбудить Костю. Кого я никак не могла представить в больничной палате, так это именно Смирнова. Щёки тотчас обдало жаром от осознания, как, должно быть, сейчас я плохо выглядела. Это знание казалось мне само собой разумеющимся, несмотря на то, что в комнате не было зеркал.

— Тише, — Эдуард ободряюще похлопал меня по руке: — Ни к чему будить Константина.

— Как я здесь оказалась?

Эдик откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на моё лицо.

— А ты не догадываешься?

— Нет, — быстро соврала я, хотя прекрасно помнила, чем всё закончилось в лесу.

— Мы с Константином опоздали. Каримов всех нас провёл.

Заявление показалось странным ведь, насколько я осталась жива. Этот неоспоримый факт легко подтверждала рваная линия пульса на дисплее аппарата со страшным названием, которое я никогда не могла запомнить, сколько бы ни пыталась.

— В каком смысле «провёл»? Я живу, дышу. Да и сердце бьётся.

— Бьётся, да, — задумчиво произнёс он и отвёл взгляд: — Возможно, стоит всё же разбудить твоего отца. Не мне сообщать такие новости.

— Какие новости? — встрепенулась я и голос предательски стал выше, разбудив Костю.

Отец тут же подскочил, словно только и ждал напасти. В мгновение ока на лице его от безмятежности не осталось ни следа. Он был готов броситься в бой без промедления, пытаясь защитить единственную дочь. Стоило отступить последним ощущениям от сна, как Костя мотнул головой и тут же приободрился, заметив, что я пришла в себя.

— Ася, — нежно протянул он: — Ты очнулась!

Не сдерживая чувств, он подошёл ко мне и осторожно обнял за плечи. Я хотела податься ему навстречу, но стоило попытаться, как спина отозвалась острой болью. С губ сорвалось тихое «ай».

— Сильно же тебе досталось, — Костя говорил с искренним сочувствием: — Ничего, скоро отдохнёшь. Наберёшься снова сил. Отец ласково провёл рукой по волосам и заправил за ухо свисающую на глаза прядь. В этом жесте было столько любви и заботы, что на глаза у меня навернулись слёзы. Как приятно было видеть Костю живым и здоровым после всех мук, которые мне пришлось пережить.

— Если хочешь плакать – плачь, — подал голос Смирнов: — Честное слово, никому не расскажу в школе.