Цветок забвения

— Ты, похоже, кое-чего не знаешь про этого урода. «Жуткие расправы» он устраивает исключительно над теми, кто отказывается сдавать города добровольно, это просто его правило, ничего особенного. Крышу ему сносит только по одному поводу. — Илай посмотрел на Деву, которая молчала, прикрыв глаза. Она бы выглядела абсолютно безмятежной, если бы не едва заметно нахмуренные брови. — Ты спровоцируешь его сильнее, чем вдохновишь свою армию.

— А самый главный пораженец, оказывается, сидел всё это время во дворце, — проворчало Дитя.

— Ты это про себя, что ли? В том, что твоя армия — сборище слабаков и трусов, которым нужно ставить в пример женщину, я меньше всего виноват.

— Я согласна, — подала голос Дева, конечно, обращаясь к императору. — Мы сделаем так, как тебе посоветовали твои министры. Чтобы в следующий раз ты смог им отказать.

— В следующий раз?

— Когда Датэ пришлёт своих послов, требуя капитуляции, и они будут умолять тебя уступить.

— Нет. Я и так всем дал понять, что не буду вступать с ним в переговоры.

— Откажешь Совету дважды, они ещё взбунтуются. Скажут, ты совсем не прислушиваешься к своим подданным. Да и я сама должна как-то отплатить городу, который меня приютил. — Она опять взглянула на статуи. — Но позволь и мне попросить у тебя помощи.

— Всё, что хочешь.

— Как насчёт того, чтобы Дитя и Старец снова объединились, но на этот раз против Калеки?

— Объединяться? С ним? Ещё не так давно ты хотела поскорее его казнить, — напомнил император, просто потому что не мог отказать себе в таком удовольствии.

— Это было до того, как я узнала, что на моём сердце стоит печать.

— Печать на сердце? — Маленький отшельник тоже о таком впервые слышал. — Скрытая и прямо на центре сущности? Если такое, правда, возможно, её никто не сможет снять кроме мастера.

— Похоже, он может. — Дева указала на Илая. — Немного.

— «Немного»?

— Недостаточно для того, чтобы ко мне вернулись силы, но достаточно для того, чтобы высвободить их на секунду. Те солдаты в доме Утешения погибли от моей техники, но по воле Старца. Он что-то сделал со мной…

Илай приготовился услышать очередной поток обвинений, но Дитя его удивило.

— Но поставил печать не он?

— Вряд ли.

— Значит, это сделал Датэ? Если к тебе прикоснулся Калека так… это должно было убить тебя.

— И убило. Вряд ли я очнулась бы, если бы кто-то не снимал печать время от времени. Возможно, это создало в ней брешь, за десять лет такую крошечную, позволяющую мне всего лишь прийти в сознание?..

Илай закрыл рот, потому что сам не смог бы объяснить лучше, хотя, чёрт возьми, он был тут единственным мастером печатей.

— Теперь ты его защищаешь, — заметило Дитя.

— Я слишком долго служила ему, пришла его очередь послужить мне, — вынесла приговор Дева, поднимаясь и накидывая на себя платье. Даже мятое и не застёгнутое должным образом оно смотрелось на ней идеально. — Пусть его накормят и выделят комнату. В храме он жить не будет.

Будто теперь он стал её домашним питомцем.

Справедливо.

Следя за тем, как она уходит, Илай понял, что всю заботу, которую он ставил себе в заслугу, только что обнулила рана, которую он игнорировал. Там, внутри, под этой без единого изъяна кожей пульсировало вместе с её сердцем чистое зло. И пусть она этого не помнила, сувенир, который Датэ ей оставил, ощущался ничуть не менее мучительно, чем насилие само по себе.

— Если то, что она сказала — правда, на данный момент ты — сильнейший из Старцев, — произнёс император вопреки его мыслям и цепям, которые он не торопился снимать. — Сколько тебе было, когда ты овладел мастерством?

— Пятнадцать.

— Чем раньше вы начинаете применять техники, тем раньше умираете… Ты не должен был дожить и до тридцати.

— Бессмертному Дитя такое трудно представить?

— Твоё бессмертие меня больше удивляет.

— Моё «бессмертие» не от меня зависит, — бросил Илай, но Дитя его снова удивило:

— Моё тоже. Или ты думаешь, что, проиграй я эту войну, и я выживу?

— Я слышал, Датэ не трогает детей. Даже таких как ты.

— Меня убьют мои собственные подданные. — Его тон никак не вязался с детским голосом. — Разувериться в Дитя намного проще, чем в обычном правителе. Я должен быть непогрешим, но, когда дело касается войны, это невозможно.

— Ты привык к власти, тебе не раз приходилось принимать трудные решения и выносить приговоры.

— Такие — никогда. — Император указал на двери, за которыми исчезла его гостья. — Дева — сильнейший козырь в этой войне, но сейчас она беспомощнее самой обычной женщины. Если мои министры узнают об этом, они откупятся ею от Датэ, и ни я, ни ты не сможем им помешать. Я не хочу, чтобы она узнала, что мои люди — ничуть не лучше огнепоклонников с Севера. Нам нужно снять эту печать.

И просить его об этом совсем не обязательно. Как будто у него не было других причин желать избавить женщину от клейма.

— Ты когда-нибудь воскрешал мёртвых? — спросил Илай, получая ожидаемый ответ:

— Даже для Дитя это невозможно.

— Так же как для Старца — снять чужую печать.