Цветок Зла [СИ]

Что можешь ты сказать, мой дух, всегда ненастный,
Душа поблекшая, что можешь ты сказать
Ей, полной благости, ей, щедрой, ей, прекрасной?
Один небесный взор — и ты цветешь опять!..
Напевом гордости да будет та хвалима,
Чьи очи строгие нежнее всех очей,
Чья плоть — безгрешное дыханье херувима,
Чей взор меня облек в одежду из лучей!

— Правда красиво, мама? — поспешила вставить свои смягчающие слова Алесса, которая тоже внимательно слушала каждое слово бывшего миротворца.

Далия обернулась и подарила ей улыбку, такую же измученную, хоть и правдивую, какую прежде изображал Гуччи. И в мучительном созвучии с ее состоянием Томас выяснил для себя, что за страх так глодал склоняющую голову горящую спичку. Это был страх, связанный с дочерью, с судьбой маленькой Алессы, сродни трауру на ликах Богородицы, предвосхищающей жертвенную судьбу своего младенца.

В молчании прошел остаток пути до пристани около маяка. Офицер Гуччи не находил себе места, он чувствовал себя голым, облачившись в армейскую куртку и повязав голубой платок на шею, и это ощущение только усилилось с четким устным обозначением себя как миротворца. Однако при этом ему казалось, что сам он созерцает наготу Далии. Ее нагота была в обращенных к дочери взглядах, в опасливых мыслях о поэзии Бодлера и о дьяволе, какую бы сущность ни понимала или вынуждена была понимать она под нарицательным именем главной злой силы современных религий. Женщина наверняка состояла в Ордене, но Томас не видел в ней фанатички. Не было безумия и ослепленности верой в этой траурной черной линии, увенчанной пламенем. Два взрослых, несущих свои кресты человека, духовно обнаженные и беззащитные, безмолвно условились не задавать друг другу вопросов, практически любой из которых мог обернуться затруднительным положением.

— Мы с ребятами из класса ходили в парк «Роузвотер» сегодня, — решила рассказать Алесса, глядя на офицера лучащимися светлыми глазами. — Там нам рассказывали о городе и о войне. Так что я сегодня побываю в двух парках, на разных берегах озера!

— Это… действительно здорово, — разделил ее наивный восторг Томас. — А я ведь сам собирался сегодня в парк «Роузвотер». Теперь, наверное, зайду туда уже вечером.

Высокие красные арочные ворота и цветные шатры шумного парка развлечений раскрывали свои объятия для пришедших.

— Я надеюсь, что не нарушил своим предложением каких-то ваших планов? — учтиво осведомился Гуччи просто для того, чтобы не приходилось мучительно молчать и мяться как на иголках ни ему, ни Далии.

— Ничуть, — качнула та в ответ пламенно-рыжей головой. — Знаете ли, мы сами из старого города, но редко здесь бываем.

Упоминание старой части Сайлент Хилла только укрепило убежденность в том, что семья Гиллеспи была связана с Орденом — по-другому там было просто невозможно существовать. Древняя, практически как сам город, секта контролировала все, начиная от учебных заведений и заканчивая городской администрацией. Оступиться и нажить себе проблем не стоило труда в этом погрязшем в предрассудках месте. И не хотелось думать, чем теперь для матери и дочери все это может кончиться.

К некоторому облегчению, далее время полетело практически незаметно — светлое время в жизни Томаса, когда он покупал для поздравившей его девочки билеты на аттракционы, когда подхватывал ее на руки, снимая с карусели, и слушал ее исполненные благодарности реплики о том, как ей все здесь нравилось. Однако все равно спину его все это время холодила тяжелая печаль Богородицы.

Начинало вечереть, сумерки перекрашивали небо и озеро плавной растяжкой светло-изумрудного и индигового цветов. Замигал маяк, наполняя позднее время синевы оранжевым теплом, и это был сигнал того, что наступал час прощания.

— Парк скоро закрывается, — уведомил Гуччи Алессу, возвращаясь с ней к Далии. — Думаю, ты все же успела нарезвиться здесь?

— Да, конечно, — заверила мужчину школьница, крепче сжав его руку, — спасибо большое, Томас.

— Я очень этому рад, — признался офицер, — как и твоему подарку. Сейчас заберем его у мамы.

Он переглянулся с женщиной, которая уже протягивала ему рисунок, сделанный дочерью для солдата.

— Чем же вы занимаетесь теперь, Томас? — между делом спросила Далия.

— Я офицер полиции, — ответил Гуччи.

Радость испарилась в один миг с лица Алессы, она превратилась в многострадалицу с удрученным ангельским лицом.

— Жаль, что ты не мой папа… — произнесла девочка. — Ты бы меня защитил.

— От чего? — распахнув глаза в горьком потрясении, сраженный наповал этим самым главным откровением нелегкого дня, вопросил Томас.