Цветущие в вечности

– Если вы не видите во мне женщину, если я не привлекаю вас, если вы не находите мой нрав подходящим, то скажите прямо, не прячьтесь за словами. Я это приму и нисколько вас не укорю. – Смущение захлестывает, топит в шепоте, но она выпаливает громко, как на духу: – Потому что я нахожу вас привлекательным! И дорожу вами! И если бы вы предложили мне выйти за вас, учитель Тодо, я бы обязательно обдумала ваше предложение.

Тени на полу. Звучит глуше дробь небес, отбивая одной ей ведомый ритм по скатам крыши. Запах свежести сочится по нервам. Неловкая тишина грозит затянуться. Страшно верить, страшно навредить. Так страшно, что мутнеет взор и хочется прекратить существовать. Опускаются веки, закрывает глаза Тодо, признавая и признаваясь. И оттого вдруг становится намного легче.

– Окка.

– Что? – Сразу поднимает голову Яль. Невероятно очаровательная, заполняющая собой ненавязчиво, естественно. И в паутине ее струн столь хорошо, точно возвращение домой после тяжких лет скитаний.

– Окка, – повторяет мужчина с трогательной полуулыбкой.

Обводят подушечки пальцев границы шрама на девичьей щеке, почти не касаясь, рождая толпы мурашек. Аккуратно приподнимают подбородок. Трепет ресниц. Замирает сердце, проваливается куда-то.

– Не учитель, – шепчут мужские губы, прежде чем накрыть девичьи. Коснуться мягко, деликатно, давая шанс одуматься, отступить, но в то же время спрашивая дозволения продолжить. И получая его.

Потому что выдыхает Яль. Размыкает губы, впуская, ощущая себя в чудном сне. Кругом идет голова. Горячо. Горячо, словно печь раскалена в груди, словно вот-вот расстанется с телом душа. Пальцы зарываются в волосы на мужском затылке, разрешая большее, и Тодо приникает ближе, касается отчетливей, притягивает за талию.

Целует с одуряющей нежностью, силясь выразить все безмерное обожание, все трепетное восхищение, подарить безвозмездно, уберечь от любых бед. Ладонь. Волнующе большая по сравнению с девичьим ликом.

– Я тоже тобой дорожу, – опалить дыханием ухо, ощутить соль чужих слез на собственной щеке, соприкоснуться кончиками носов. – И для меня было бы честью, если бы ты могла сопровождать меня в жизни и дальше как законная супруга.

Дрожь облегчения звенит родниковым ручьем. Обвивает шею Тодо девушка, порхает улыбка.

– А вы умеете быть убедительным, – прячется в вороте под мужским подбородком. Замирает, внимая всем естеством. Имя ново на вкус для горящих раскрасневшихся губ, как и прежде незнакомое выражение обсидиановых глаз, от которого сладко ноет меж ребер, и так будоражуще вязко внизу живота, стоит поднять взор. – Окка Тодо.

– Однажды ты вырастешь, встретишь доброго человека, – наставляет мать свою дочь. – Вы полюбите друг друга, и ты станешь госпожой в собственном доме. Вольная и счастливая.

Мальчик держит за руку старую няньку. Машет на прощание мужчине и девушке. Облачка дыхания растворяются в воздухе. Брезжат посланцы заката ало-золотыми искрами. Двор храма встречает невесту и жениха соловьиными трелями.

Бордовый наряд – парят журавли над осенними рощами. Вплетены колокольчики в вороные косы, рожки прически укрыты белоснежным куполом. Короткий кинжал за поясом, как и сложенный веер[31].

Заботливо придерживает тяжелый подол мужская рука. Ступает мрак подле пламени, чтобы вместе омыть руки, вместе опуститься на колени пред алтарем, вместе вознести молитвы, вместе отведать рисовое вино из трех чаш. Той, что хранит прошлое, той, что являет настоящее, и той, что ведает о будущем.

Пока благословляет настоятель. Пока оплетает лентами соединившиеся запястья. Пока произносятся обеты под невидящим взором первого императора, под невидящим взором его любимой Лилии, под невидящими взорами Небесных Людей. Но знают небеса, некогда покоренные, ныне свободные. Знают и тени, что наблюдают блеклыми силуэтами, предсказывая долгий путь.

Эта ночь будет проведена под сенью храма и освящена его благодатью. Отведут новобрачных в покои в дальнем крыле. Помогут снять свадебные наряды, расплетут косы и омоют тела, прежде чем, облачив в нижние одежды, оставить наедине.

Приникает со спины Яль, сплетает руки на груди Тодо.

– Только вы способны меня понять, – шепчет, наблюдая за тем, как зажигается фонарь, как пролегают тропы. Глухие удары сердца под пальцами. Шелковистость распущенных волос, локоны прямые и кудрявые, черные как вороново крыло, как густая смоль, как безлунная ночь. – Спасибо вам. Спасибо за мою жизнь.

Она тихо шмыгает. Утыкается носом в мужское плечо, уходя от взгляда.

– Простите. Кажется, я все порчу, – виноватый смешок. Но пальцы Тодо уже разомкнули девичьи руки. Вдумчиво разминают ладони, прочерчивают линии, доставляя ненавязчивое наслаждение.

– Не надо плакать.