Цветущий бизнес

— Ага! Хочешь заморить голодом! — обрадовалась я. — А у меня голова пухнет, почему я еще жива? Теперь все ясно: ты решила сделать для меня исключение и уморить голодом?

— Нет, я совсем не собираюсь тебя морить. И более того, скажу: ты мне дорога как память.

— Память о чем?

— О бесцельно прожитой юности. Нечто вроде любимой фотографии.

— Так пойди и принеси еды, если я тебе дорога, потому что я не фотография, но, благодаря тебе, уже близка к ней. Только глянь какая я стала плоская, особенно живот. В моем возрасте это неприлично.

— Хорошо, принесу, — согласилась Иванова и вышла из комнаты.

Едва за ней закрылась дверь, я, ни минуты не раздумывая, поползла на другой конец кровати, поближе к тумбочке где стоял телефон. Несмотря на заверения Ивановой, тело мое лишь условно можно было назвать живым. Оно было ватным, жидким и бессильным. Я ползла, ругая себя за то, что не догадалась в свое время купить поуже кровать. Как это сейчас было бы кстати. Страсть к объемам когда-нибудь погубит меня.

Когда же я доползла до желанной тумбочки, и моя вялая рука легла на телефонную трубку, открылась дверь, и вошла Иванова с подносом.

— Что за глупости? — рявкнула она. — Угомонишься ты или нет? Нет, рано я тебя разбудила.

— Зря ругаешься. Я хотела позвонить Нелли и извиниться за китайскую рубашку. Еще надо позвонить Марусе, узнать вернулся ли к ней любовник.

— Ее любовник прямо весь ушел. — Кто знает Марусю, тот поймет почему Иванова так сказала.

Сообщение ее меня нешуточно поразилась.

— Неужели? Весь ушел? Это точно? Он что, забрал все свои чемоданы?

— Забрал, и не только свои, но сейчас тебе это зачем? Или ты хотела звонить в милицию? Подумала бы лучше о своем здоровье.

Если честно, я сама не знала чего хотела, а здоровье мое всегда было в руках Ивановой, теперь же особенно.

— Людмила, ты же в курсе, человек больше всего боится неизвестности, а ты меня держишь в ней уже несколько минут. Так я никогда не поправлюсь.

Она вздохнула, закатывая глаза и давая понять, что я замучила ее, будто кто-то тут ей навязывается. Я, вообще-то, лежу в собственной спальне, и идти мне совершенно некуда, разве что сделать пробежку по подругам, которых не видела десять дней. Так значит от Маруси ушел любовник. Весь. Значит я была права. Ох, как я ей теперь скажу! Как напомню этой дурочке что я была права! Никогда меня не слушает, ну да теперь, когда я оказалась права, будет умней и, надеюсь, станет прислушиваться к моим советам. А-аа! Боже! Ужас! А вдруг он вернется? На этих любовников никогда нельзя положиться. Бегают туда-сюда. Вот возьмет и вернется, а эта дурочка Маруся примет его с распростертыми объятиями и будет счастлива, что же я тогда ей скажу? Тогда, выходит, я уже не права?

От мысли этой меня бросило в пот.

— Чего ты боишься? — тем временем вопрошала меня Иванова, о которой (к своему стыду) за Марусей я совсем забыла. — Скажи мне, чего ты боишься? — говорила она, словно печатая слова.

— Как чего? — изумилась я, когда, по-моему, здесь и так все ясно. — Конечно же того, что к Марусе вернется любовник. Во-первых, это никуда не годится, начнет пить Марусе кровь, будто без него это делать некому, когда у Маруси столько подруг. А во-вторых, я окажусь неправа, а это вредно для Маруси.

От таких понятных и логичных объяснений Иванова почему-то пришла в ужас.

— Боже! — завопила она, складывая руки на груди и скорбно качая головой. — Боже!!! Боже мой, боже!!! Какая каша у тебя в голове! Как же ты живешь на свете с месивом вместо мозгов?

— Неплохо живу, сама знаешь, — ответила я и тут же возмутилась: — А вот как ты живешь? На тебя, Иванова, никогда не угодишь. Все нормально, нормально, а потом, вдруг, как закричишь ни с того ни с сего, да еще попрекать мозгами начинаешь. Считаешь себя самой умной, гордишься своим высоким выпуклым лбом?

— Горжусь.

— А не знаешь почему он выпуклый. Сказать тебе? Хочешь? Хочешь скажу?

— Ну скажи, — снисходительно разрешила Иванова. — Скажи, раз тебе так нетерпится.

— У тебя просто бомбаж мозгов. Обычный бомбаж, вот лоб и вздулся. Он вспучился, от бомбажа, тебе понятно? Тут плакать надо, а не радоваться. И не говори мне, не говори мне, что у меня бомбажа не будет никогда, потому что нет мозгов. Я наперед всегда знаю что ты хочешь сказать. Будет и у меня когда-нибудь бомбаж, если не прекращу с тобой водиться.

Иванова не рассердилась и не закричала. Она рассмеялась. Просто рассмеялась и сказала:

— Зря бунтуешь, я всего лишь спросила чего ты боишься?

— А разве я не ответила? Так тебе не нравится мой ответ.

— Но до этого речь шла совсем о другом. Ты говорила про неизвестность и утверждала, что больше всего человек боится именно ее.

— Ах, так ты этот вопрос задавала? Час от часу с тобой не легче!

Как тут оставаться спокойной? Особенно если учесть, что вопрос задает убийца шестерых человек, и ты находишься с этой убийцей один на один в очень беспомощном состоянии.