Цветы для Чирика

– Ты, кажется, застрелил человека.

– Да ну, человека! Чирика я застрелил, – зло возразил Куделькин-младший, пряча в карман служебное удостоверение. – Наглого преступника, который давно заслужил смертную казнь. Не один раз и давно. У нас, дядя Валя, смертная казнь пока не отменена.

Валентин взглянул на злое лицо Куделькина и вдруг ему стало все равно.

Ответит ему Куделькин-младший или не ответит, скажет он ему правду или не скажет, объяснит он ему, каким образом попал в его руки «дипломат» с винтовкой, или нет, какая разница?

Валентину вдруг действительно стало все равно.

Это же понятно, хмуро подумал он. Что тут, собственно, объяснять? Во все времена все всех подставляли и все всех использовали. Вот теперь подошло нужное время и Куделькин-младший подставил меня.

И использовал.

Так, как ему было нужно.

Зачем ему было меня предупреждать?

Я оказался рядом, вот меня он и подставил. Наверное, ему было удобно подставить и использовать именно меня, а не кого-то там другого. Что странного? Что мне теперь от его объяснений? Что могут изменить его объяснения?

Подняв взгляд, Валентин снова отчетливо увидел неподвижные женские ноги, тускло отраженные в зеркале.

Сделав неимоверное усилие, он сделал три шага, заставил себя перешагнуть через распластавшегося на полу Чирика и заглянул в комнату.

– Кто там? – негромко спросил Куделькин, пряча пистолет под пиджак. – Там есть кто-то?

– Там труп.

– Чей?

– Наверное, Лёльки Кирш, – хмуро ответил Валентин.

Он уже узнал труп. Или ему казалось, что он узнал. В любом случае, он чувствовал странное полное равнодушие. Ему ничего не хотелось знать. Он действительно не хотел больше ни знать ничего, ни участвовать в игре, которой не понимал. С поразительной ясностью он почувствовал в застоявшемся воздухе пустой квартиры неповторимый горький запах гвоздик.

Давным давно… В другой стране… В другое время…

Там были монашки в белом, вспомнил он. Там были крикливые разносчики мороженого. Там была кафушка «Под крокодилом».

«Ну, Кудима! Ты сам подумай! Почему у них так, а у нас совсем не так? Почему в Москве я живу в общаге и если мне квартира светит, то лет через пятнадцать, не раньше, когда я стареть начну, когда мне на все наплевать будет, а у них квартиры за деньги, в любое время можно купить квартиру, были бы деньги?.. А?.. И почему у меня в общаге на всех один душ, а у них в каждой квартире ванна?.. Ну, почему, Кудима? Не молчи! Я не пойму. Почему мы их освободили, а они живут лучше нас?..»

И что-то еще такое – ревниво-наивное, злое.

«Кудима! Почему у них так много цветов? Где в Москве увидишь столько цветов? Почему у них цветы никто не рвет и не ворует? Кудима!.. Вот вчера я ездила с Николаем Петровичем в Лазенки. Там кругом розы, там везде розы… Там тысячи роз… Понимаешь, Кудима, там целые леса роз… Но их никто не ломает и не крадет… Почему?..»

И читала стихи.

Ну да, что-то про человека, которого били.

В этом мире постоянно кого-то бьют. Правда, того человека, про которого читала стихи Тоня, кажется, били и день, и два. А может, всю неделю. А человек не сломался. Такой оказался человек. Железного характера человек. Это все к вопросу о памяти. Тоня все время задавала такой вопрос. Головой его колотили по столешнице по дубовой… А все равно тот человек молчал. Ничего, кажется, не выколотили из того человека.

Валентин молча смотрел на Тоню.

Тоня, или ее двойник, лежала на голом полу, очень по-женски подогнув в колене левую ногу, лицом в содранный с дивана старенький клетчатый плед. Будто ей было страшно.

Валентин не видел лица Тони. Но ему и не надо было видеть ее лицо. Бизнес-вумен с Красного проспекта в светлом деловом костюме вдруг необратимо превратилась в Тоню. Она действительно зачем-то была здесь, в квартире крутого деда Рогожина, и лежала на голом полу, зарывшись лицом в чужой клетчатый плед.

А днем раньше Валентин видел ее на Красном проспекте.