Цветы для Розы

С этими словами он положил трубку; Тирен же еще долго сидел в задумчивости, не выпуская из рук свою. Ложь и факты,— размышлял он. С чего следует начинать? Почему бы не попробовать разобраться сначала с ключами? Он наконец заметил трубку в руке, положил ее, взялся за внутренний телефон, набрал номер Мадлен Кройц и попросил ее зайти. В мозгу его — совсем в духе Вульфа — прыгали слова:

— «Клю-чики, обман-щички, шутни-чки…»

9

Четверг, 15 октября, 11.00

Войдя в кабинет Тирена, Мадлен Кройц положила перед ним на стол курьерскую почту и, отдельно, внушительную стопку утренних газет. Мельком взглянув на них, Тирен отметил про себя, что французская пресса все еще уделяет убийству Вульфа большое внимание,— вероятно, в надежде, что вскроются какие-либо новые обстоятельства дела. Шведские газеты писали об этом еще пространнее — в каждой было по меньшей мере по три полосы, посвященных данному вопросу, тогда как «Фигаро» ограничилась половиной странички.

Мадлен столкнулась в коридоре с секретаршей Тирена, Вивекой, которая как раз собиралась отнести ему почту, и предложила ей свои услуги.

— Ага,— сказала ей Вивека,— так, значит, ты первая на очереди.— И поскольку по лицу Мадлен ясно было, что она не поняла, продолжала: — Получен телекс из МИД, в соответствии с которым все сотрудники посольства поступают в распоряжение полиции; им кажется, что кто-нибудь может помочь пролить свет на обстоятельства трагической гибели Вульфа. Думаю, Тирен, прежде чем передать нас в руки ищеек, хочет самостоятельно прозондировать почву. Во всяком случае, это касается некоторых из нас,— многозначительно прибавила она.— По крайней мере, тех, кто был близок к Вульфу, а ты как раз из их числа.

— Да, разумеется,— сказала Мадлен.— Спасибо за предупреждение. Теперь ясно, в чем дело.

Положив на стол свой груз, она так и осталась стоять посреди кабинета, слегка расставив ноги как бы для того, чтобы лучше сохранять равновесие,— стойка, выработавшаяся у нее в процессе многолетних занятий теннисом. Легкое летнее платье без рукавов бледно-желтого цвета весьма шло к ее загару и темным волосам. Неожиданно она спросила:

— Куда мне: туда или сюда? — Левой рукой она хлопнула по спинке стула для посетителей, стоящего через стол от Тирена, правой указала на столик с креслами и диваном в углу кабинета.

— А это играет какую-то роль? — невинно осведомился он.— Если честно, то я бы предпочел любоваться тобой, сидящей в кресле, особенно если ты обещаешь время от времени покачивать ножкой.

Она рассмеялась:

— О'кей. Просто мне показалось, что серьезность момента требует соблюдения формальных отношений. Ведь речь пойдет о Вульфе, не так ли?

— Да, сейчас в основном о нем.

Он поднялся со своего вращающегося стула, подошел к ней, проводил к креслу, усадил и сам уселся напротив. Какое-то время он молча разглядывал ее, собираясь с мыслями. Когда он два года назад приехал в Париж, она уже была здесь. Он знал, что она разведена и у нее двое близнецов двенадцати лет, которые живут у ее матери в Стокгольме. Иногда они вместе играли в теннис, однако только теперь ему пришло в голову, как, в сущности, мало он ее знает. Как мало он знает вообще о большинстве сотрудников посольства, даже о тех, с кем он непосредственно сталкивается по работе. Исключением была, вероятно, одна лишь Анна-Белла Сторм. Их взаимоотношения постепенно все углублялись, а в последние дни, он заметил, обоюдная симпатия значительно усилилась. Но с другими… Да, Мадлен была совершенно права, говоря об определенных типах отношений. Дружеские отношения, формальные отношения,— для каждого конкретного случая свои, строго ограниченные правилами, как перемещения по доске различных шахматных фигур. Она также сидела молча и смотрела на него в упор, по-видимому, прекрасно понимая, что, прежде чем начать, ему необходимо внутренне собраться. Наконец он сказал:

— Мадлен, какие у Вульфа были отношения с сотрудниками? Хорошие? Натянутые? Нейтральные?

Вопрос, казалось, не особо ее удивил; скорее он сам был озадачен, что задал его. Ей потребовалось не больше нескольких секунд, чтобы обдумать свой ответ:

— Виктор был человеком в высшей степени интеллигентным и в то же время непредсказуемым. Не думаю, чтобы можно было так просто, в двух словах, определить его отношение к людям; это касается и его отношения к нам, то есть к тем, с кем он непосредственно работал. Он был слишком умен, чтобы показывать это, или, если хочешь, хитер, хотя, впрочем, можно выразиться и по-другому — слишком человечен. У него не было какого-то устойчивого критерия, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду. Отношения, как правило, у него определялись ситуацией. Он был непредсказуем. Хорошее настроение — и все у него лучшие друзья. Плохое настроение — и он на всех дуется. Хорошая работа — он рассыпается в похвалах, плохая — и будь уверен, уж он сумеет разбранить как следует.

— А в частной обстановке вы с ним общались?