Цветы Эльби

Старик ответил как бы нехотя:

— Кого любят — в беде не оставляют. Пустые твои слова. — И, смягчившись, добавил: — Ты дальше слушай.

Сильно горевал Азан. Бродил по горам, по лесам, по речным берегам. Все звал любимую:

— Пинеслу, Пинеслу, где ты, зорька ясная?

Но вот однажды глянул он на луну и увидел Пинеслу. Увидел и поклялся: жив не буду, а ее спасу.

И стал Азан мастерить крылья, чтобы долететь до луны и обратно в целости вернуться.

Скоро крылья были готовы, большие, крепкие, как у орла. Из чего он их сделал, неизвестно. Может, из любви своей сделал, слезой склеивал. Однако — полетел.

И чтоб не сбиться с пути, держал путь на Хургайк-Сюле. Вот когда понадобилась человеку дорога, оставленная лебедями.

«Поднимусь я по Хургайк-Сюле до неба, — думал Азан, — подожду, покуда луна подойдет поближе, тогда и достану Пинеслу».

Но от беды, видать, и на крыльях не умчишься.

Прослышали ведьмы о том, что задумал Азан, всполошились. И рассыпали по небу звезд видимо-невидимо, все перемешали.

Сбился с пути Азан.

А Пинеслу все глаза проплакала.

— Ой, беда моя, горюшко. Я словно яблочка половинка отрезанная, разлучили нас с милым на веки вечные. За что, не знаю, не ведаю.

Днем и ночью на землю смотрела, искала Азана да шептала сквозь слезы:

— Не оставит он меня, найдет.

Тяжко ей стоять. И сидеть — ведра книзу тянут. Станет ей невмоготу, потихоньку песню запоет:

Ой ты, озеро синеводое,
Поплещи в берега, нашепчи счастье.

Говорят, кто очень ждет, непременно дождется. Налетала ночь, и увидела Пинеслу летящего Азана. Вскрикнула от радости и запела свою любимую, чтобы Азан услышал.

Ой ты, озеро синеводое…

Только зря пела, исчез Азан, канул в темень, словно камень в воду. Унесло его невесть куда. И снова осталась Пинеслу одна.

Белая лебедушка, весенний цветок Чувашии. Одна ты, одинешенька во всем ночном мире. Никогда там солнце не всходит, вечно звезды блестят.

Грустные звезды — ее глаза.

Подхватит ветерок ее песню, понесет в родные края. Нежный калган-ковыль запечалится, к земле приникнет…

— Что ж она так никогда и не вернется?

Отчего и сам не знаю, в эту минуту Пинеслу казалась мне живой, настоящей, а вовсе не сказочной.

— Ах, ачам, пока жива песня, жив человек. И не век бродить Азану меж звездами.

В безмолвии ночи плывет луна. Ничто не вечно под ней. Стареют люди и деревья. Гора становится пылинкой, река — ручейком. Все проходит.

А любовь остается…

ГОЛОС ЧАВДАРА

Поет иволга на сосеночке,

Все сосенки в лесу одинаковы,

Где-то плачет родимая матушка,

Кабы мне отыскать ее.

Из народной песни

сижу на склоне холма, обхватив руками колени, и смотрю вниз на подернутую вечерней дымкой зеленую глубь долины. Уплывает к закату огромное алое солнце. Скоро скроется за холмом, но перед тем как исчезнуть, с минуту отдохнет у него на плече.

— Мучи, а мучи, отчего этот холм называют холмом матери Чавдара?

Я оборачиваюсь, чтобы видеть лицо деда.

Он следит за моим взглядом, а глаза его изучают вершину холма, сплошь усеянную мелким гравием. Холм крут, обрывист, отвесная стена меловая и на фоне заката кажется седой.

У подножья поблескивает ручей, чуть слышно его журчанье. Ручей бормочет свою вековую песню. Знать бы, о чем он рассказывает. Вода его прозрачна и холодна, на дне белеют камни.

Дед по-стариковски снисходительно улыбается.

— Этот ручеек, может быть, единственный свидетель подвига, который совершили Чавдар и его мать, — говорит дед. — Ее звали Сайраслу-бике, что означает — гостеприимная. Слушай, я расскажу тебе о них.

* * *

…Давным-давно, неподалеку от холма стояла могучая крепость. Много лет защищала она окрестные земли от непрошеных гостей. Разумны были ее хозяева. Они хорошо понимали, что острием меча поле не вспашешь, а жатва войны — смерть.

Но глуп тот пахарь, который забывает о своем мече, и поэтому люди, жившие в крепости, были храбрыми воинами. Иначе нельзя. Лицом к врагам стояла крепость, а за спиной у нее чувашские земли.

В те времена знаменитый эмбю Чавдар был совсем еще молод и правила всем его мать Сайраслу-бике. Женщина, а мудрей иного мужчины. При ней расцветали ремесла. Гончары, кузнецы, чеканщики славились своим мастерством не только у себя на родине. Иноземные купцы делали крюк, чтобы заглянуть сюда, закупить местные изделия, а заодно разложить на базарной площади на цветастых длинных коврах и свои товары.

Сайраслу-бике знала о хитрых замыслах коварного Тохтамыша и жестокого Тимерлена, мечтавших стать владыками мира, и держала меч наготове. Ведала о делах далекой Московии, о ее князьях, копивших силу против коварных ханов.

Ласково принимала она приезжих издалека послов, гостей, знаменитых путешественников, внимательно выслушивала их рассказы о дальних странах, ученых людях.