Цветы эмиграции

Забойщики уходили, а хлопоты оставляли хозяевам. Они начинали сортировать и солить: сначала в ход шло мясо с прослойками жира, затем широкие пласты сала, в которые втирали соль, чёрный перец и натёртый чеснок. Работали сноровисто, чтобы сохранить особый вкус парного мяса, нежного и розового.

Ещё не закрученные заготовки лежали в тёплом месте неделю, чтоб просолились как следует и дали сок. Потом брались за вычищенные кишки, набивали их фаршем с чесноком, завязывали колечками, отваривали, остужали и складывали в эмалированную кастрюлю, заливая их топлёным жиром. Из свиной головы и ножек варили холодец, очищенный желудок наполняли фаршем и тоже отваривали. Словом, из огромной свиной туши ничего не пропадало – рачительные хозяева знали толк в ведении домашнего хозяйства и работали с удовольствием.

Инга удивлялась неуёмному желанию родителей забивать погреб. На полках гордо выпячивали бока стеклянные банки с закатанными помидорами и огурцами, с компотом и вареньями десяти сортов. На дощатом полу бок о бок топорщились мешки с сахаром, солью, рисом и мукой собственного помола. Хлеб из неё получался пышным, мать горделиво приминала его, но он упрямо поднимался вверх, принимая прежнюю форму.

Ещё один отсек в погребе. Здесь угрожающе поблескивали в полутьме железные крюки. Совсем скоро на них подвесят закопчённые окорока – первостатейную еду поздней осенью, зимой и ранней весной.

Урожайная осень со смехом и простыми радостями была обычной в селе: на большой тарелке на накрытом столе распласталась домашняя курица, отваренная целиком, в бульоне желтела яичная лапша, в гранёных стаканах пузырилось вино из винограда, выращенного на своих полях. Оно играло, и по селу стелился изысканный запах брожения, который с каждым днём становился все тоньше и неуловимее. Понемногу он растворялся в степи и возвращался в холодные вечера, когда откупоривали бочки, чтоб насладиться игристым напитком.

Всё, что висело на крюках, лежало и стояло в погребе, готовили по рецептам, привезённым много лет назад из Германии. Они сохранились с тех пор, как Екатерина Великая распахнула двери в Россию для иноземцев, кроме евреев, наделила прибывших землёй и разрешила соблюдать свою веру и обычаи.

Тысячи смельчаков ринулись в суровые края за дарами императрицы. В середине XIX века более полумиллиона человек уже приносили присягу на верность новой родине и её Императорскому величеству. А потом история рванула вперёд: немецкие погромы в начале XX века, жестокие репрессии в 30-х, депортация немцев в Сибирь и Казахстан в 40-е годы.

Удары сыпались на иноземцев со всех сторон. За щедрые дары Екатерины беглецы, вернее, их потомки, заплатили сполна. Почти каждой немецкой семье было о чём рассказать.

Когда началась война, семья Инги проживала на оккупированной фашистами территории. Старшую сестру угнали вместе со многими подростками в Германию на трудовые работы. Как стадо овец, погрузили в вагоны и повезли неизвестно куда. Мать бежала вслед за поездом и тянула руки к дочери, которая пронзительно кричала и звала её. Больше они не встретились. Дочь пропала, и только имя Эмма осталось в памяти, даже черты лица стали истлевать во времени. Давно уже семья переехала в Казахстан, а матери казалось, что вот-вот откроется дверь и с предрассветным солнцем ворвётся дочь, которая закричит:

– Я вернулась, мама!

Инга выросла в тени старшей сестры, ведь мать оплакивала пропавшую до конца своей жизни.

В семье Густава тоже была трагичная история. Прадед – известный фабрикант на Дальнем Востоке – женился на кореянке, восточной девушке, далёкой от европейского воспитания и образования. Женился по большой любви. Ввёл в дом. Свекровь спустя некоторое время после свадьбы вручила молодой снохе связку ключей со словами:

– Ты теперь хозяйка в этом доме.

И начала с ней осмотр владений. Сноху потрясли размер подвала и его содержимое: домашние копчёные свиные окорока, мешки с запасами муки, крупы, соли и всего того, что было необходимо для холодной зимы в Приморье.

Молодые жили в любви и согласии, растили троих сыновей. И тут началась война. Первая мировая. Промышленник спешно отбыл на родину и оставил жене наказ:

– Если буду жив, то вернусь, а если больше мы не встретимся, обещай, что наши дети, внуки и правнуки будут носить мою фамилию.

Жена выполнила его наказ. Кунсты в первом, втором, третьем поколениях теряли европейские черты и становились азиатами со странной немецкой фамилией. У бабушки Густава раскосые глаза словно жили отдельной жизнью на светлом лице с рыжими веснушками. Родня смеялась, что прабабушкина верность мужу принесла всем много хлопот: никто из них не смог стать коммунистом и сделать карьеру, фамилия мешала. Саму прабабушку в известные времена депортировали с особой строгостью – и как кореянку, и как немку. Промышленник в Россию не вернулся, но жена хранила ему верность и больше не вышла замуж. Рассказывала о нём детям и награждала его лучшими чертами характера, домысленными временем и украшенными тоскливой разлукой.