Цветы из бури

Он начал снова, и боль возобновилась. Мэдди в испуге стиснула его руки. Он прошептал ей что-то, чего она не расслышала. Он был погружен в себя. Он целовал ее и всасывал ее кожу, словно хотел поглотить ее, войдя в ее тело. Боль потонула в его чувственном порыве. Обжигающее глубокое чувство больше было похоже на удовольствие. Она прижала его к себе и обняла, чтобы усилить возникшее чувство. Он качал головой, стонал, старался прижаться к ней еще теснее, словно ему не хватало близости. И это мучило его. Он хотел, чтобы они слились воедино. Он прижимался к ней. И из его груди вырвался стон. Она чувствовала его. Отвечала ему, наполнявшему ее своей жизненной силой. Она сама старалась прижаться к нему все теснее по мере того, как он повторял свои порывы. Она едва могла обнять его за плечи, настолько он был больше ее. И все же он прильнул головой к ее губам, как любящий ребенок.

— Мэдди! — шептал он, прерывисто дыша, — тебе будет хорошо, клянусь!

Она гладила его по плечам и спине. Она чувствовала, как бьется его сердце.

— Я принес тебе радость, — сказал он. Она закусила губу. Он прижался лицом к ее лицу еще теснее.

— Со мной тебе никогда не будет страшно, — сказал он тихо.

Остановись. О, остановись же. Но слишком поздно. Слишком поздно, потому что, прости меня, Боже, я люблю тебя больше, чем собственную жизнь.

Мэдди открыла глаза, чувствуя внутреннюю теплоту. Она лежала в его объятиях, а волосы ее, как день назад, были уложены в двойные косы. Она лежала тихо, прислушиваясь к его дыханию. Это ее муж. Теперь ничто им не помешает. Когда Мэдди повернула голову, Кристиан уже проснулся и, тихо лежа на боку, куда-то смотрел. В утреннем свете, который пробивался сквозь шторы, волосы Жерво казались черными. Выражение его лица трудно было разобрать. Потом он посмотрел на нее. Оба они молчали. Все изменилось. Целая пропасть была между вчера и сегодня. Кристиан повернулся и вздохнул, положив голову на руки, затем искоса посмотрел на нее.

— Ты жалеешь? — в его словах был вызов. Мэдди искала в своем сердце сожаление, упреки, но не находила ничего. Только испуг из-за того, что проявила слабость. Только чувство невероятной величины.

— Я, — сказал он, — нарушил… уговор.

— Но я же не просила тебя остановиться?

Кристиан снова посмотрел на Мэдди.

— Моя жена, — сказал он. Это было подчеркнуто близостью его тела, его весомой реальностью. Его колено касалось ее ноги так высоко, где ее больше никто не касался.

— Да, — прошептала Мэдди, — воистину, я твоя жена.

Жерво сел на постели, разогнав собак. Мэдди наблюдала, как он стал ходить по комнате, полной роскоши, со всеми этими гобеленами и картинами. Шторы с шумом открылись, и яркое солнце затопило комнату. Кристиан обернулся к ней и улыбнулся.

— Моя жена, — сказал он. — Прекрасно. — Он стоял и отдыхал, похожий на полутеневой силуэт в потоках солнечного света. Его жена. Она моргнула и отвела глаза, потому что смотреть на Кристиана было больно.

Глава 25

Общаясь только с ним, никому не представленная, она не имела контактов с людьми и жила в доме как гостья. Но ни леди де Марли, ни сам Жерво не хотели больше такого допускать.

— Он — герцог, а вы — герцогиня, поэтому вам надо начинать заниматься делами, — объявила его тетушка.

Под ее руководством Мэдди запросила квартальный отчет и теперь сидела и просматривала его вместе с Кальвином и Роудс. Перед ней лежала толстая книга расходов за полгода, и Мэдди немало узнала из нее. Многие считали, что герцог просто давно болеет, но Роудс и дворецкий хорошо понимали, в чем дело. Хотя слово «опека» никто не произносил. Мэдди подозревала, что они беспокоятся о будущем, и о том, кто будет распоряжаться состоянием. Прислуга напряженно держалась с ней, но дела все делала, и прежде, чем им уйти, Роудс осторожно спросила, не покинет ли герцог замок.

— Я не знаю, — честно ответила Мэдди. — Я поговорю с герцогом. Хотя, по-моему, он здесь чувствует себя неплохо.

— Умоляю вас, ваша милость, не спрашивайте. Не надо, это был глупый вопрос. — Дворецкий сурово посмотрел на Роудс. — Вы что-то несете всякую чепуху, миссис Роудс. С чего бы его милости уезжать из замка.

Роудс приняла упрек молча. Мэдди решила, что лучше всего пойти им навстречу.

— Может быть, вы слышали, что дееспособность герцога ставится под сомнение?

— Мы не слышали ничего особенного, ваша милость. Мы знаем только, что его милость нездоровы, — сказал староста явно фальшиво.

— Это правда, он болел. Верно также, что в ближайшие месяцы может возникнуть вопрос о его дееспособности.

Слуги стоически взирали на нее.

— Вы верите в то, что он может быть недееспособным? — спросила Мэдди старосту.

— Конечно, нет, ваша милость.

— Он не может хорошо говорить, — ответила Мэдди.

— Верно. Мы замечали. Но все остальное, кажется, в порядке.

Мэдди подумала, что это скорее вежливость, чем искренность. Но по крайней мере, их слова показали степень преданности герцогу этих людей.

— Да, — сказала она. — Если вы будете терпеливы, дадите ему время и будете внимательны, то увидите, что с ним все в порядке.

— Очень хорошо, ваша милость.