Цветы мертвых. Степные легенды

А время безжалостно разрушает изо дня в день рабский никчемный труд, ибо древние мастера, словно умышленно, предпочли неустойчивый лёсс, чтобы их работа не досталась потомкам. При первом же взгляде во двор сразу представляется в памяти известная картина Верещагина: «Торжество победителей». Это тот самый двор, теперь пустой, но тогда полный ярких халатов с эмиром на белом прекрасном коне над кучкой человеческих голов – русских солдат. Сцена происходила в этом дворе. Оба минарета стоят наклонно один к другому. Из жителей старого города никто не знает причину наклона. Одни говорят, что это результат землетрясений, другие, что это архитектурный трюк тех же персидских мастеров. Но сверх всего фантастическое и суеверное настроение: минареты ремонтировать и выправлять нельзя, так как они тогда свалятся и погубят много народу.

Я брожу по древнему городу с моим молодым другом Джюмой и с громадным блокнотом подмышкой, чтоб зарисовать эти минареты, сажусь в узеньком переулочке, откуда они хорошо видны и удачно освещены. Тут почти нет прохожих, и есть небольшой священный хауз с водой. Хауз – священный бассейн, из которого можно только пить. Но Джюма сказал, что для живописи Коран разрешает пользоваться водой из священного хауза. Так это или нет, но мне вода нужна, и я соглашаюсь с хитростью маленького грешника и сажусь возле.

Я видел, как мой Джюма, оглянувшись, зачерпнул из хауза воду в мою чашечку. Его любопытству, изумлению и восторгу не было границ, когда он понял, что на бумаге изображена знаменитая «мадрасса». Он щелкает ежеминутно языком, сопит, охает… Набросок почти готов. Солнце поднялось высоко и печет ужасно, так как тень, защищавшая нас, исчезла. Недалеко новая текстильная фабрика. Там работают узбечки, а инструкторами – русские, приехавшие недавно в город.

И вдруг две полуголые, грудастые русские девки в одних трусах и бюстгальтерах с разбега от самой фабрики бросаются в бассейн, в священный хауз, начинают в нем плавать и барахтаться. Джюма в панике. Я не удивлен, а возмущен таким наглым отношением к чужой вере. Немедленно появилась толпа узбечек и с криками «укспрюшь» – бросилась на девок.

Мы с Джюмой едва только успели унести ноги, чтобы не подвергнуться бомбардировке кусками лёсса с одной стороны, и брызгами воды с другой. Смешавшийся в воздухе лёсс с водой в виде жидкой грязи летел повсюду. Откуда-то появилось ведро, и бой мог принять затяжной характер. Победили узбечки. Они густой толпой окружили хауз и буквально засыпали «культурных безбожниц», и заставили их сдаться. Измазанные донельзя девки с большим позором едва добрались до фабрики.

Между прочим, это была чисто бабья баталия, так как ни один узбек не вмешался в это дело.

– Что такое «укспрюшь»? – спросил я своего проводника. Маленький Джюма по простонародной простоте мне ответил:

– Это плохой девка. По-фассидски надо говорить: «беллядина».

В то время еще ни одна узбечка не надела трусов для того, чтобы выйти в них на улицу. Наоборот, паранджа еще почти господствовала. И лишь «укспрюши» не носили ее по своему обычаю, но зато у них брови соединены жирной полосой черной хны в знак их доступности. Кстати, о парандже, этом ужасном средневековом азиатском инструменте, рассаднике туберкулеза. Это волосяная, из конского волоса, густая сетка, свешивающаяся со лба и закрывающая все лицо. Сетка эта никогда не чистится, и потому против самого рта забита лёссом. Дышать под ней совершенно невозможно, и женщины при европейцах, то есть русских, откидывают ее, и лишь набрасывают при появлении узбеков.

Сквозь такую сетку почти ничего не видно. Старые узбеки говорят, что сами узбечки не желают снимать паранджу. Если верить тому, что бесформенный азиатский халат может скрыть под собой и мужчину, пожелавшего проникнуть в женскую половину, то тогда возможно, что такой костюм придуман и при участии женщин.

На всякого мудреца довольно простоты.

Между прочим, мой громадный блокнот производит на узбеков интересное действие. Они при виде его разбегаются в разные стороны. Джюма все разъяснил и мне, и им. Узбеки принимали меня за фининспектора и оказывали мне свое внимание и уважение бегством от налогового аппарата.

– Они думают, что ты инспихтур, – говорит Джюма.

* * *

Вот мы с моим гидом в тимуровской мечети Гур-Эмир. Могила Эмира. Это красивая когда-то мечеть с красивым куполом, сильно пострадавшим от землетрясений. Странно. В местности, где в среднем на каждый день приходится одно землетрясение, архитектура пользовалась таким неустойчивым материалом, как лёсс. На неустойчивую хрупкую массу наклеивались керамика и майолика, отделывались стены золотыми пластинками, слоновой костью и т. д., для того, чтобы потомству оставить лишь или голые стены или лёссовый порошок.

* * *

Считается, что Гур-Эмир— могила эмира Тимура, но надмогильная надпись гласит, что это могила Улуг-Бека, а рядом – его учителя и воспитателя. От древней роскошной внутренней отделки не осталось и следа, если не считать невидимых глазом мельчайших крупинок, золота, мельчайших пластинок слоновой кости и нефрита.