Цветы на асфальте

— Вас ведь дружба так повязала, пожелай — не распутать, а ты вроде и встрече не рад.

И опять полыхнули смоляным жаром глаза.

— Повидать так повидать. Мне ни горячо, ни холодно.

— Так ли, Рахметжанов? А вдруг припечет? Ты ведь, наверное, как только взяли тебя и билет в наш город оформили, сразу загрустил. И с той минуты нет у тебя покоя. Одна дума: зачем привезли сюда? По мне ты явно не соскучился, да и не знали мы друг друга до этого дня. А сейчас еще предлагают дружка повидать. А для какой надобности?

— Мало ли кого вы в своем кино показать мне надумаете, я нелюбопытный.

— Нет, чего-чего, а спектакля, Рахметжанов, на этот раз не предвидится. Мы тебе другое кино-прокрутим, где ты сам в главной роли и от которого тебя в озноб бросит.

— Ладно, начальник, загадки твои я разгадывать не намерен. Здесь не начальная школа, и я, к тому же, не любознательный. Если привез сюда, дело толкуй, а нет, отправляй в КПЗ, через трое суток извиняться придешь за нарушение законности. Ты ведь прокурора побольше моего боишься.

— Не будет этого, Рахметжанов, и вообще уже светлого ничего у тебя не будет. И одно облегченье твоей судьбе вижу — рассказать все по-честному о встречах с Крестом.

— Ничего не выйдет, начальник, зря время тратишь. Не был Юсуп никогда шестеркой.

— Что ж, была бы честь оказана. Сам себя к яме подталкиваешь. Только и то запомни, что не будет тебе трех спокойных дней в ожидании прокурорского вызволения, и извинений не будет, уж лучше я рапорт подам о переводе меня на гражданку.

Прикрыл на миг Коротков глаза. Вспомнил Петю Синцова, опрятного и доверчиво-доброго. И не было в кабинете этой мрази в оранжевой рубашке, с шоколадного цвета лицом и залитыми черной тушью глазами.

Без скрипа отворилась дверь. Молодой старший сержант вопросительно смотрел на Алексея. А Юсуп весь напрягся. Знал, что будут «раскручивать на всю катушку». А что им известно — вот вопрос. Пока приоткрылось ему немного. О Кресте разговор, намеки серьезные. Чудак опер, на испуг берет. Такая профилактика не про него. Не из тех он, кто добровольно, взахлеб исповедуется следователю. Потребуется, без признания на зону уйдет. Но никому не поверит, что задержали Креста, пока сам его не увидит.

И Алексей окончательно убедился, что перед ним опытный, изворотливый преступник, которому вину надо доказывать обстоятельно и надежно, чтобы нельзя было отвергнуть представленные факты. И потому не стоит зря тратить время. Знакомство состоялось, вся борьба еще впереди.

— Товарищ старший сержант, — обратился он к вошедшему, — отведите подозреваемого Рахметжанова в девятый кабинет, на допрос к следователю Фирсовой.

— Слушаюсь.

Поднялся Юсуп, последний раз сверкнул глазами, привычно скрестил руки на пояснице. Шагнул к порогу. Понял, что хорошего ожидать нечего, а потому приготовился все отрицать. Все, даже неопровержимые улики.

РЫСЬ

Рысь была стара, а потому осторожна. Раньше она в один бросок брала зайца, глухаря, косулю и даже хитрую лисицу и, опьяненная запахом крови и парных потрохов, подолгу стояла над добычей, победно топорща черные кисточки ушей. Никто не смел в этих местах посягнуть на добытое ею.

В последние годы одрябли мускулы, и все чаще ее броски оканчивались неудачей. И все-таки она не могла есть падаль, обоняние не выносило тошнотворного запаха. Судьба благоволила к хозяйке большого лесного угла, изредка посылая ей дряхлеющих или подраненных птиц и зверей. Но это лишь оттягивало развязку.

Однажды она увидела, как, попирая лесные законы, через ее владения, гордо подняв головы, иногда потираясь боками, не спеша идут два рыжих ее сородича. Впервые она не приняла боевой позы, а, расстилаясь над землей, тайком вышла на сдвоенный след, долго принюхивалась к меткам пришельцев.

Это были молодые, сильные звери, и старая рысь поняла: ее изгоняют с этих мест. И, следуя инстинкту, она вразвалку пошла на закат солнца, к выгоревшим падям, на которых давно не слышалось птичьих песен. Пошла умирать, как ей велел закон природы. Слабым нет места на земле.

Что-то черное, медленно движущееся она увидела еще издали. Зрение пока не подводило зверя, и рысь быстро вжалась в траву, потом, забирая вправо, поползла...

Болезнь сжигала Креста. Сказались студеные осенние ночи, ночевки на стылой земле. Покраснели глаза, губы подернуло коркой проступившей простуды. Из озноба его бросало в жар, казалось, что болел каждый сустав, и он думал о глотке спирта, чтобы наполнить тело теплой истомой, прогнать изнутри болезнь.

Иногда он на ходу срывал кисти темно-красной костянки, выплевывал белые дробинки-косточки. Попадались дымчато-голубые поляны черники. Крест посиневшими ладонями сдаивал с кустиков сморщенную переспелую ягоду, горстями бросал в рот, но сытость не наступала. От резей в желудке рождалась боль в голове. Боялся одного — упасть в забытьи и не подняться, ладонями крепко сжимал ремни рюкзака, не забывал про дорогую ношу. Только рюкзак и давал ему силы, гнал и гнал вперед, на поиски злополучного, находящегося где-то в этих местах кордона.