Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок

Рамбай — отпрыск отмеченного даром телепатии семейства. Если бы он был горожанином, и они повстречались бы с Ливьен в Городе, за ходом ее беременности тщательно следили бы власти. Первый, находясь во чреве, не «заговорил» с ней. Значит, согласно правилам, о которых рассказывала Сейна, ему позволили бы родиться и даже стать куколкой, но затем — произвели бы «гормональный взрыв».

У Маака нет таких мощных телепатов, как у махаонов. Или Первый все же «заговорил» бы с матерью и стал думателем, или был бы уничтожен.

Сейчас же ситуация — уникальная. Первый — телепат — все же стал бабочкой, а думатель передает ему все свои знания, а плюс к ним — все знания древней цивилизации Бескрылых…

Ее сын будет не таким, как все… Но это — плата за то, что она не потеряла его. В конце концов, и муж у нее — не такой, как все. Да и сама она уже успела нарушить все писаные и неписаные законы своего народа.

Интенсивный телепатический метод обучения давал поистине поразительные плоды. Уже к вечеру следующего дня после превращения Первый, как и Рамбай, одетый в одну набедренную повязку, разговаривал с остальными бабочками, как взрослый. Причем, с Дент-Байаном — на языке махаон!

Не было темы, на которую он не мог бы поддержать разговор. Но времени на это у него было мало: часы напролет он молча просиживал возле Дента и Лабастьера. Тревога за него, гордость и нежность переполняли душу Ливьен, но у нее не было возможности излить их на сына: его временем распоряжался увядающий думатель.

В результате все эти чувства она обрушила на того, кто один из всех мог разделить их и понять ее. После всех пережитых вместе трудностей, после стольких гибельных дней и ночей, да к тому же еще и после столь длительного воздержания, Ливьен и Рамбай словно взорвались любовью.

Медленно увядал Лабастьер. Бесконечно страдала Сейна. Первый постигал мудрость мертвого мира… А они, не в силах противостоять нахлынувшему чувству, уединясь, занимались любовью. И говорили, говорили, словно пытаясь перетечь друг в друга душами, преодолевая отчуждение, почему-то охватившее их с момента рождения Первого…

Они говорили о своих чувствах, рассказывали друг другу эпизоды из детства, спорили о том, какое дать имя сыну, ведь Первый — просто порядковый номер гусеницы… Собственно, сделать это было пора уже давно, но до сих пор не находилось времени.

Это странное счастье было неуместно, оно было бестактно по отношению к остальным… Но они ничего не могли с собой поделать…

Почему-то Ливьен уверилась вдруг в том, что зачнет тут своего Второго.

…Солнце катилось к закату, превращаясь в зрелую, готовую упасть со стебля ягоду. Тишина, к которой Ливьен так и не сумела привыкнуть, будоражила нервы и обостряла ощущения.

Рамбай, привлекая к себе внимание, коснулся рукой ее волос. Ливьен повернулась на бок и улыбнулась ему.

— Ты ведь не вернешься в Город? — полуутвердительно спросил он, впервые коснувшись темы, негласно возведенной ими в разряд запретных.

— Не знаю… — Она действительно не знала, что они будут делать дальше. Они выполнили свою миссию. Но она была уверена, что это не отвратит от них гнева Совета за нарушенные запреты, стоит им только появиться в Городе. С другой стороны, где еще она сможет жить?.. Она с беспокойством ощутила в себе острую тоску по дому… Вернется ли она в город? Она нашла правильный ответ. — Без тебя — нет.

— В Городе нас убьют, — покачал Рамбай головой, продолжая гладить ее волосы.

— Да… Но Первый… Он не рожден быть дикарем.

— Лучше быть дикарем, чем мертвым. Рамбай — дикарь. Разве лучше, если бы я был мертвым?

— Глупый, — она сняла со своей головы его руку и, поднеся ее к губам, стала тихонько покусывать кончики его пальцев.

— Глупый, — согласился Рамбай. — Рамбай такой глупый, что не понимает, куда мы полетим дальше.

— Тогда я — тоже глупая.

— Может, знает думатель? — внезапно придя в возбуждение, спросил Рамбай и сел. — Может быть, на земле есть и другие Города, куда мы могли бы лететь без страха?

Ливьен не хотелось разочаровывать его. Но она-то знала точно: планета покрыта водой. Огромный, безбрежный и угрюмый океан. И маленький-маленький клочок суши в нем.

Она хотела было рассказать ему о своем пророческом видении, но ее отвлек какой-то шорох.

Она обернулась. На фоне догорающего солнца к ним приближалась фигура Сейны. Ни разу до сих пор никто не нарушал их уединения, и у Ливьен защемило сердце. Она сразу догадалась о причине, которая заставила Сейну искать их.

Сейна подошла к ним и села рядом. Влюбленная пара не смела нарушить тишину. Наконец это сделала Сейна.

— Я хочу попросить тебя об одной вещи, Ливьен.

— Я слушаю.

— Твой сын стал настоящим самцом, и я прошу дать мне право подарить ему имя.

— Как ты хочешь назвать его?

Сейна помолчала, словно что-то застряло у нее в горле. Но пересилив себя, твердо произнесла:

— Лабастьер. Пусть это имя произносят вслух.

Ливьен и Рамбай коротко переглянулись.

— Моего сына зовут Лабастьер, — кивнула Ливьен и крепко сжала в руке холодную сухую ладонь Сейны. — Отныне мы с тобой — две матери одного сына.

А Рамбай добавил: