Цветы на пепелище (сборник)

един завалящий кусок хлеба я готов был отдать сейчас целую новенькую корзину, хоть и трудился над нею два дня. Но вместо того чтобы прицениться, а потом облюбовать себе подходящую корзину — как я этого ожидал, — люди окидывали меня презрительным, злобным или равнодушным взглядом и тут же поворачивались ко мне спиной.

Вот из ворот выглянула какая-то женщина, повязанная грязным пестрым платком, процедила сквозь зубы: «Проклятые цыгане...» — и с треском захлопнула калитку перед самым моим носом.

Я понял, что толку от моей торговли не будет, и уныло побрел по грязному переулку, ведущему к деревенской площади.

«Почему же люди встречают меня с такой злобой? — размышлял я по пути. — Ведь пришел я к ним не воровать, не мошенничать, а предложить только то, что сделал своими руками. Разве я плохо поступаю? Разве...»

Долгую нить моих беспокойных, мучительных раздумий вдруг оборвал чей-то знакомый голос.

Я живо обернулся. В тени огромной раскидистой липы, протянувшей свои могучие ветви над воротами старого деревенского дома, сидели мои таборные друзья, Насиха и Рапуш, и лениво жевали черный ячменный хлеб.

— И ты здесь, Таруно? — безучастно протянул Рапуш, распознав мои шаги.

— Ия здесь! — обозлился я.

— Теперь в деревне пусто, — примирительно заговорила девочка, желая меня утешить. — Там никого нету...

— Без тебя знаю...

— А если знаешь, чего попусту орешь? Слушать-то тебя некому, — продолжала она. — Все бабы в поле. Вот вернутся вечером, тогда и продашь свои знаменитые корзинки.

Обычно певучая, а сейчас немая запыленная скрипка лежала на колене у Рапуша и казалась такой же усталой, как и сам ее хозяин. Ее струны, точно обессиленные крылья птицы, разморенные полуденной жарой, грустно молчали.

53

Не успел я сбросить со спины свои корзины, как со двора, перемахнув через каменную ограду, перед нами появилось с полдюжины ребят. Я тут же узнал в них тех самых задир, что когда-то прогнали нас с речки. Наконец-то в этой негостеприимной деревне я наткнулся хоть на каких- то знакомых! Вместе с ними был и конопатый. Я поглядел на него и, помимо своей воли, сдержанно улыбнулся.

Но вместо ответной дружеской улыбки я напоролся на неожиданно злорадную усмешку:

— Чего ощерился? Мало, что ль, вам кукурузы, дынь и арахиса на полях?.. Теперь и сюда воровать явились!

Сдвинув брови, выпятив подбородок, бешено выкатив глаза, конопатый готов был ринуться в драку.

— Жулье! Бездельники! — тут же поддержал его кто- то из ребят.

Рапуш прижал к груди скрипку. Губы его жалко покривились, дрогнули — вот-вот заплачет...

«Набрасываться на нас с кулаками ни за что ни про что!.. Нет уж, не выйдет!» — возмутился я. Ведь у меня, как и у каждого из этих забияк, тоже была своя гордость. Уж чего-чего, а этого у меня не отнимешь!

«И вообще, почему они так нагло себя ведут? — размышлял я. — Почему? По какому праву? Подумаешь, строят из себя невесть что!»

— Мы не воры! Понятно вам? — рубанул я напрямик.

— А кто спер наш топор? — злобно засверкал глазенками какой-то пацаненок.

— Почем я знаю... — спокойно ответил я и нагнулся было, чтоб отвернуть задравшуюся штанину.

— Держи его! — сразу заорал кто-то из ребят. — Эта рвань собирается драться! За камень хватается!

— Не ври, трепач несчастный! — резко повернулся я к мальчишке. — Может, камень тебе во сне приснился? А зря... Драться с вами я не собираюсь.

— Это... это я, значит, вру?

— Ты.

54

Мальчишка, тыкавший в меня пальцем, вдруг покраснел как рак. Н-да... запахло дракой, но идти на попятную я уже не мог. Будь что будет. Если эта братия набросится на меня, буду держаться до последнего. А пока... пока я им сказал:

— Вас больше, чем нас, и вы, конечно, сильнее. Так что валяйте лупите нас сколько влезет. За нас ведь никто не вступится. Только знайте: мы не воры! Видите вот этого слепого? Он играет лучше любого скрипача. А эта девчонка водит его... Ну, а я... я просто продаю корзины, которые сделал сам...

Кулаки у ребят нехотя разжались. Видно было, что они страшно жалеют об упущенной возможности — хорошенько отдубасить нас. Однако что-то удерживало их от этого.

— Разве мы воры? Разве мы плохо поступаем? — передохнув, спросил я.

Ребята промолчали, но чувствовалось, что их угасшее было озлобление разгоралось с новой силой.

— Нечего язык чесать! Очень нужна нам твоя болтовня! — процедил сквозь зубы конопатый.

— А почему вы не работаете, как все люди, а шляетесь, словно пугала, по деревням и вечно канючите милостыньку? — поспешил на выручку своему вожаку один из пацанов.

— Мы ждем, когда созреет рис, — хладнокровно отозвался я. — Будем его убирать.

— А ты-то вообще дурак! — презрительно и брезгливо сощурился конопатый. — Это уж точно, ты круглый дурак... Не цыган, а таскаешься по деревням вместе с этой рванью...

— А почему бы мне и не таскаться с ними? Они такие же люди, как и все.

— Что?! Цыгане — люди?! Ха-ха-ха!.. Цыгане и есть цыгане, и никакие они не люди — вот и все! — загоготали наши «друзья-товарищи».

— Ну и дурак же ты! У-у-у!.. Набитый дурак!

55

Я так и не взял в толк: почему они вопят, почему с мстительной радостью обливают нас грязью?