Цветы на пепелище

— Чего ощерился? Мало, что ль, вам кукурузы, дынь и арахиса на полях?.. Теперь и сюда воровать явились!

Сдвинув брови, выпятив подбородок, бешено выкатив глаза, конопатый готов был ринуться в драку.

— Жулье! Бездельники! — тут же поддержал его кто-то из ребят.

Рапуш прижал к груди скрипку. Губы его жалко покривились, дрогнули — вот-вот заплачет…

«Набрасываться на нас с кулаками ни за что ни про что!.. Нет уж, не выйдет!» — возмутился я. Ведь у меня, как и у каждого из этих забияк, тоже была своя гордость. Уж чего-чего, а этого у меня не отнимешь!

«И вообще, почему они так нагло себя ведут? — размышлял я. — Почему? По какому праву? Подумаешь, строят из себя невесть что!»

— Мы не воры! Понятно вам? — рубанул я напрямик.

— А кто спер наш топор? — злобно засверкал глазенками какой-то пацаненок.

— Почем я знаю… — спокойно ответил я и нагнулся было, чтоб отвернуть задравшуюся штанину.

— Держи его! — сразу заорал кто-то из ребят. — Эта рвань собирается драться! За камень хватается!

— Не ври, трепач несчастный! — резко повернулся я к мальчишке. — Может, камень тебе во сне приснился? А зря… Драться с вами я не собираюсь.

— Это… это я, значит, вру?

— Ты.

Мальчишка, тыкавший в меня пальцем, вдруг покраснел как рак. Н-да… запахло дракой, но идти на попятную я уже не мог. Будь что будет. Если эта братия набросится на меня, буду держаться до последнего. А пока… пока я им сказал:

— Вас больше, чем нас, и вы, конечно, сильнее. Так что валяйте лупите нас сколько влезет. За нас ведь никто не вступится. Только знайте: мы не воры! Видите вот этого слепого? Он играет лучше любого скрипача. А эта девчонка водит его… Ну, а я… я просто продаю корзины, которые сделал сам…

Кулаки у ребят нехотя разжались. Видно было, что они страшно жалеют об упущенной возможности — хорошенько отдубасить нас. Однако что-то удерживало их от этого.

— Разве мы воры? Разве мы плохо поступаем? — передохнув, спросил я.

Ребята промолчали, но чувствовалось, что их угасшее было озлобление разгоралось с новой силой.

— Нечего язык чесать! Очень нужна нам твоя болтовня! — процедил сквозь зубы конопатый.

— А почему вы не работаете, как все люди, а шляетесь, словно пугала, по деревням и вечно канючите милостыньку? — поспешил на выручку своему вожаку один из пацанов.

— Мы ждем, когда созреет рис, — хладнокровно отозвался я. — Будем его убирать.

— А ты-то вообще дурак! — презрительно и брезгливо сощурился конопатый. — Это уж точно, ты круглый дурак… Не цыган, а таскаешься по деревням вместе с этой рванью…

— А почему бы мне и не таскаться с ними? Они такие же люди, как и все.

— Что?! Цыгане — люди?! Ха-ха-ха!.. Цыгане я есть цыгане, и никакие они не люди — вот и все! — загоготали наши «друзья-товарищи».

— Ну и дурак же ты! У-у-у!.. Набитый дурак!

Я так и не взял в толк: почему они вопят, почему с мстительной радостью обливают нас грязью?

Когда их выкрики немного поутихли, Рапуш неторопливо встал и буркнул словно про себя:

— Ну пойдем!

— И далеко это вы направляетесь? — принялись подначивать нас ребята. — Небось пойдете куда глаза глядят?..

На этот раз я растерялся, не зная, как и что им ответить. Молча, с опаской, шаг за шагом мы медленно стали отступать. Вот-вот, казалось, полетят в нас камни, но этого, как ни странно, не случилось. Уж не знаю почему: может, пожалели они Рапуша, а может, не к чему было придраться… Хотя я и не оборачивался, я все равно чувствовал их немые насмешливые взгляды, как бы изгонявшие нас из деревни. В эти минуты мне страшно хотелось поскорее миновать все деревенские грязные улочки, скрыться от этих презрительных взглядов, от этих злорадствующих голосов и вновь оказаться на вольном просторе, где никто не властен надо мной, где я сам себе хозяин.

— А ты, Насиха, еще говорила, будто эти нахалы спрашивали обо мне и даже хвалили игру Рапуша! — отойдя подальше, заметил я.

— Чудны́е какие-то эти ребята! — без тени обиды, беззаботно рассмеялась Насиха. — То тихие и безобидные, а то вдруг разойдутся и жалят, как осы.

— Верно, ребята чудны́е… — задумчиво подтвердил Рапуш.

Я же, признаться, не видел в них ничего чудного. А теперь, после этой нелепой стычки, у меня пропало всякое желание снова встретиться и подружиться с ними.

Больше того, я испытывал сейчас к ним глухую ненависть: уж больно обидно было, что они задирают перед нами нос. Впрочем, дело было, пожалуй, не в том, что они задирают нос или выхваляются перед нами, а в том, что смотрят они на нас, родившихся где-то на пыльных дорогах, как на низшие существа, которых даже нельзя назвать людьми.

Я все ломал себе голову: почему они не желают понять, что я пришел в их деревню не воровать и не побираться? Почему?..

Нет, нет и еще раз нет! Не поэтому я пришел к ним!

«Нет!» — без конца возмущенно твердил я себе.

Я, конечно, молчал, но в груди у меня бушевал разъяренный ураган, с которым я не в силах был справиться.

Но что я мог сделать? Ничего. Разве лишь заплакать?..

И я заплакал…

XI