Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Обезьяны хвостатые, блудодеи-злодеи,
Что готовы распутничать хоть на каждом пороге!
На деревьях селиться б им, все заветы поправшим.
Почему ж им отводятся расписные чертоги?!

Глубоко запал в душу монахам образ обольстительной и игривой вдовы. Когда они возвратились из монастыря после полуденной трапезы, Цзиньлянь развлекалась с Симэнем. Ее спальню отделяла от комнаты, где свершалось бдение, всего лишь тонкая деревянная перегородка. А случилось так, что один из монахов пришел раньше других. Приблизившись к окну хозяйкиной спальни для омовения рук, он расслышал дрожащий голос Цзиньлянь и нежные вздохи… словом, то, что сопровождает любовное сражение. Монах остановился и, делая вид, будто моет руки, долго вслушивался.

– Милый, перестань, не жди, пока соломенные туфли истреплются о камни, – шептала нежным голоском Цзиньлянь, – ну хватит! Сколько можно! А то еще монахи услышат. Пожалей, довольно!

– Не спеши, – просил Симэнь. – Дай еще курительную свечу на панцире краба [14]возжечь.

И невдомек им было, с каким удовольствием подслушал весь их шепот лысый негодник.

Прибыли остальные монахи и начали панихиду. Один рассказал другому, другой третьему, и все узнали, что вдова держит при себе любовника. От такой вести у монахов невольно руки в движенье пришли, ноги в пляс пустились. В конце панихиды, под вечер, совершали вынос таблички усопшего и жертвенных предметов. Еще до этого Цзиньлянь сняла траур и, одевшись в яркое платье, встала за занавеской рядом с Симэнем, чтобы посмотреть, как монахи предадут огню табличку. Старая Ван поднесла ковш и горящий факел. В положенный час, когда табличка и изображения будд были сожжены, лысый разбойник устремил лукавый взгляд на занавеску, за которой отчетливо вырисовывались силуэты хозяйки и ее любовника. Они стояли, прислонившись друг к другу. Монах вспомнил, что говорили днем, и, как ошалелый, давай бить в гонг. У него снесло шапку и обнажился голый блестящий череп, но он внимания не обращал – знай барабанил колотушкой и покатывался со смеху.

– Ведь и бумажный конь [15]уже огню предан, к чему же вы, отец наставник, в гонг-то все бьете? – спрашивала старая Ван.

– Не спеши и дай еще «курительную свечу на панцире краба возжечь», – отвечал расходившийся инок.

Услыхав эту реплику, Симэнь велел сводне поскорее расплатиться с монахами.

– Мы желали бы лично поблагодарить ее милость, устроительницу панихиды, – сказал старый монах.

– Скажите им, мамаша, это совсем ни к чему, – отозвалась Цзиньлянь.

– Если так, тогда что ж? «Ну хватит!» И в самом деле, «сколько можно!» – хором подхватили монахи и с хохотом удалились.

Да,

Любой поступок неизбежно свой оставляет след.
Вот только алому пиону нужны ль румяна? – Нет!
О том же говорится и в стихах:
Покуда свершали монахи
Поминовенья обряды,
Подслушали охи да ахи
Вдовьей греховной услады.
Возможно вдове безутешной
Простит даже блуд ее грешный
Всемилостивейший Будда.
Лишь духу усопшего худо…

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СИМЭНЬ ЦИН ЖЕНИТСЯ НА ПАНЬ ЦЗИНЬЛЯНЬ.

ГЛАВНЫЙ СТРАЖНИК У ПО ОШИБКЕ УБИВАЕТ ДОНОСЧИКА ЛИ.

Нас Небом уготованные страсти

Бросают в сети чувственных утех.

Мы наслаждаемся любовным счастьем,

Не ведая, что кара ждет за грех.

Сегодня ты в страстях погрязнешь весь,

А молодец меж тем задумал месть.

Для всех у Неба есть предназначенье:

Тому – триумф, другому – пораженье.

Так вот, как только предали огню табличку покойного У Чжи, Цзиньлянь нарядилась в яркое платье и вечером устроила пир. На прощание она пригласила и старую Ван, чтобы отдать ей на попечение падчерицу.

– Вернется У Сун, – наказывала она старухе, – скажешь: невестке, мол, жить стало трудно, и мать посоветовала ей выйти замуж. Просватали, скажешь, за приезжего, с ним и уехала в дальние края.

Все свое добро Цзиньлянь загодя переправила к Симэнь Цину, а что осталось – обноски и ветхую мебель – отдала старухе.

Симэнь из благодарности вручил Ван лян серебра.

На другой день за Цзиньлянь прислали паланкин с четырьмя фонарями. Дайань выступал за провожатого, а старая сводня – за родительницу невесты. Кто из соседей не знал об этой женитьбе! Но хотя бы один решился вмешаться. Все опасались злодея Симэнь Цина. Ведь у него и деньги, и связи.

Однако на улице тогда сложили меткий стишок: