Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Такой упрек, брошенный правителем прямо в зале в присутствии всего штата сослуживцев, вогнал инспектора Ли в краску. Он опустил голову и пал духом, не смея проронить ни слова. А тем временем Чэнь Цзинцзи и Чэнь Ань были отпущены и очутились на свободе. Наконец, правитель Сюй покинул заседание, и инспектор Ли вернулся домой понурым.

– Батюшка! — обратилась к нему жена. — Вы всегда приходили со службы веселый и радостный, а нынче что-то такой печальный. Что случилось?

– Чего ты, баба, понимаешь! — огрызнулся муж. — Выпестовали мы с тобой сынка непутевого! Досталось мне из-за него сегодня. Правитель Сюй во всеуслышание так меня отчитывал, что я не знаю, как перенес такой позор. Вот отца осрамил!

– Да в чем же дело-то?! — допытывалась озабоченная жена.

Инспектор вызвал сына, а слугам велел прихватить палок потолще.

– Отца опозорил! — кричал он. — Вот взял ты в жены эту особу, а за ней вслед зять ее пожаловал. Ее приданое требовал — корзины и сундуки золота и серебра. Твердит на допросе, что они принадлежали придворному Ян Цзяню — этому коварному преступнику, который привез их на хранение к Симэнь Цину, а они по приговору подлежат конфискации. А ты чего придумал, а? Будто Чэнь в казну залез, серебро из кладовой выкрал. Его как вора судили. Я же абсолютно ничего этого не знал. Вот и пришлось мне при всех сослуживцах выслушивать упреки правителя Сюя. А ведь я считанные дни как сюда на службу явился. Вот кукую ты мне услугу оказываешь! Мне такой непутевый сын не нужен!

Инспектор велел слугам бить барича, и удары дубинок градом посыпались на его спину, отчего она покрылась рубцами и кровоточила. Мать стояла рядом и со слезами на глазах умоляла пощадить бедного сына. Плачущая Мэн Юйлоу, притаившись у боковой двери задней залы, тоже прислушивалась к происходящему. После тридцати ударов отец велел слугам увести сына.

– Сейчас же у меня прогони ее из дому! — приказал он. — И пусть убирается куда хочет, хоть выходит еще раз замуж. Только бы нам не наживать с ней неприятностей и сохранить честь.

Но как мог барич расстаться со своей любимой Юйлоу! Он слезно умолял отца и мать:

– Я предпочту принять смерть перед вашими очами, батюшка, чем разлучиться с женой.

Отец распорядился скрутить его цепью и запереть в заднюю пристройку, а у дверей поставить стражу, желая, видимо, одного: доконать сына таким заточением.

– Батюшка! — с заплаканными глазами говорила жена. — Всю жизнь ты служишь. Тебе за полсотни перевалило. У тебя только он один — кровинка твоя. Неужели ты хочешь погубить его из-за какой-то бабы?! А в старости, когда выйдешь на покой, кто же тебя поддерживать будет?

– Иначе от него неприятностей не оберешься, — ворчал отец. — Пока он тут, так и будешь из-за него краснеть.

– Если ты против, чтобы он был с нами, — советовала жена, — отправь их к нам на родину, в Чжэньдин, и дело с концом.

Ли Старший послушался совета жены. Барича выпустили и дали три дня сроку. Погрузил он вещи и вместе с Юйлоу отбыл в уезд Цзаоцян, где опять засел за книги.

А теперь вернемся к Цзинцзи и Чэнь Аню. Покинув Яньчжоу, они зашли в монастырь забрать свои пожитки и направились прямо в Цинцзянпу на постоялый двор Чэня Второго, где рассчитывали встретить Яна Железного Когтя.

– Дня три назад он за вами в Яньчжоу ездил, — сказал хозяин. — Под стражу, говорит, они угодили. Собрался и отчалил в джонке с товарами домой.

Не поверил Цзинцзи, пошел к причалу, но джонки не было и в помине.

– Чтоб его громом поразило, негодного! — ругался Цзинцзи. Не мог дождаться.

Выйдя из-под стражи, Цзинцзи остался без гроша. Пришлось им с Чэнь Анем добираться в чужой джонке, а на пропитание заложить одежду. В пути они шныряли, будто псы бездомные, сновали туда-сюда, как выскользнувшие из невода рыбы, — все искали Железного Когтя, но того и след простыл.

А стояла тогда поздняя осень. Деревья приуныли. Осенний ветер срывал с них последние листья. Веяло холодом.

Вот восьмистишие, посвященное тяготам путника в осеннюю пору:

Тревожно, тревожно!
Кувшинки златые мертвы.
Последний лист сброшен
Платаном с седой головы.
Сизый иней на коже,
Пронзает мороз леденящий.
В небе мерзлые крошки —
слякотный снег моросящий.
Тоскливо, тоскливо!
Стрекочет сверчок в пожелтевшей траве.
И степь сиротливо
С гусями простилась в вечерней заре.
А в сумерках ивы —
Плакучих теней колыханье,
Тягуче лениво
Осеннее злое дыханье.

И вот однажды добрался Цзинцзи до дому. На нем висели лохмотья, а сам он весь почернел. Как увидал его стоявший у ворот Чэнь Дин, так и ахнул.

– А где же джонка с товарами? — спросил он, когда они вошли в дом. Цзинцзи долго не мог перевести дыхание. Наконец-то он рассказал, как его судили в Яньчжоу.