Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Средь заводи цветов,
Под сенью стройных ив
Рой пьяных мотыльков,
И иволга в томленьи…
Жестокий позабыв,
С возлюбленным разрыв
Лежу, глаза закрыв,
Одна, без сожаленья!
Вдруг где-то стриж вскричит…
И хлынут слез ручьи.

На мотив «В саду царит весна»:

Беседки над рекой и павильоны,
Мне душу надрывает тишина.
Плоды так просятся на пир влюбленных,
Но нет тебя – тоскую я одна!
В унынии перебираю струны.
Страданий чашу – не бокал любви
До дна я осушаю ночью лунной,
И лютня ищет милого в дали.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Гранат горит огнем
Весенним ясным днем,
И память о былом
Бросает душу в пекло.
Не взять цветка рукой,
Не обрести покой –
Возлюбленный с другой,
А я в тоске поблекла.
Что розы в волоса,
Коль выцвела краса!

На мотив «Деревья-платаны»:

Уж сбросил кудрявую крону
Платан,
И ветер осенний стозвонно
Свистал.
Тоска, как колодец, бездонна,
Темна.
Горюю на ложе бессонна
Одна.
Где ты, повелитель небесный
Сейчас?
В пирах бесшабашных, безвестный
Увяз.
Взметнулся над теремом Млечный
Поток,
И тянется сеть бесконечных
Тревог.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Опал корицы цвет,
И хризантем уж нет,
Как холоден рассвет
Осенний одинокий…
Сверчок затих в ночи,
Погас огонь свечи,
И жалобой звучит
Призыв гусей далекий.
Как будто плач и стон…
Нутро терзает он.

На мотив «Река омывает песок»:

Вот ветер взыграл,
и повеяло стужей…
Всю ночь до утра
я в тисках темноты!
Унынья пора…
Кто мне слезы осушит?
Свеча, догорай!..
Окон очи пусты.
Рожок пел-страдал:
«Милый мой, ты мне нужен!»
Зов вверю ветрам:
возвратишься ли ты?!
Излечишь от ран?
Будешь ласковым мужем?
Душа так стара!..
Жар глубинный остыл.

На мотив «Песенки Восточного Оу»:

Вздыхаю при луне,
В бездушной в тишине,
Мечтаю хоть во сне
Увидеться я с милым.
Недолог счастья век.
За ширмой кружит снег,
Твой заметает след,
И бубнов звон унылый
Под крышей у окна
Лишает душу сна.

Заключительная ария:

Капли слез моих, словно жемчужины,
На ланитах сверкают, струясь.
Ах, исчез ненаглядный мой, суженный!
Я растоптана в топкую грязь!

Барышня Шэнь умолкла.

– Сестрица Ли, – обратилась к Пинъэр хозяйка, – выпей-ка чарочку сладкого, а?

Пинъэр не могла отказать Юэнян и, отпив глоток, поставила чарку на стол. Она едва сидела, но продолжала крепиться. Немного погодя у нее начался жар, и она удалилась к себе. Однако не будем говорить, как пировали хозяйки.

Расскажем о Симэне. Проследовал он прямо к Зимородковому павильону, где в крытой галерее под соснами любовались хризантемами Ин Боцзюэ и Чан Шицзе. Надобно сказать, что по обеим сторонам галереи стояли два десятка огромных вазонов высотою не меньше семи чи, в которых красовались редкостные хризантемы. Были тут разные сорта! И «длинный красный халат», и «красный халат», и «лиловый халат с золотым поясом», и белые бархатные, и желтые бархатные, и «звездный небосвод», и «опьяневшая фаворитка Ян», и «царский пион», и «лебяжий пух», и «любимец уточек-неразлучниц» и пр.

Гости поклонились подошедшему Симэню. Чан Шицзе кликнул сопровождающих, и те внесли коробки.

– Это что еще? – спросил Симэнь.

– Брат Чан, до глубины души тронутый твоей щедростью, – объяснял Боцзюэ, – не зная, чем отблагодарить тебя, велел жене приготовить крабов и пару жареных уток. И меня пригласил к тебе. Вот мы и пришли.

– И зачем ты, брат, зря тратишься? – обращаясь к Шицзе, говорил Симэнь. – Жена у тебя только поправилась, а ты ей хлопот доставляешь.