Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Меня недуг жестокий мой
Гнетет и бурною весной
Тоскою необъятной.
Вверяю Небу самому
Я боль души, но почему
Оно так беспощадно?
Зачем взываю я к нему
И грезы счастия зову? –
Любовь столь безотрадна –
То царство пустоты одной,
И пустота в душе больной –
Сон о Нанькэ досадный[7]

.Пусть запад – ты, а я – восток,
И встречи час, увы, далек,
И все надежды мнимы.
Я зря тоскую и грущу,
На одиночество ропщу –
Быть вместе не могли мы.
Твоих я писем не дождусь,
Не долетит посланник-гусь,
Мечты неисполнимы –
Здесь царство пустоты одной,
Лишь пустота в душе больной,
Сном на Ушань томимой[8].
Фальшивы ласки и любовь.
Любимый клялся вновь и вновь,
И лгал мне постоянно.
Он мной пресытился давно,
И счастье мне не суждено –
Я боле не желанна.
Все тщетно, не вернется он,
Как будто ветром унесен,
Не надо мне обмана
И царства пустоты одной,
Где пустота в душе больной –
О бабочке сон странный[9].
Все кончено, рассеян дым.
Пускай другою ты любим,
Насмешливый, холодный.
Пускай другая слезы льет.
О, вероломство – тяжкий гнет!
Но я теперь свободна.
О счастьи не мечтаю зря –
Промчалась ночь – взошла заря,
Прочь, сумрак безысходный
И царство пустоты одной,
И пустота души больной
Сон о Янтай бесплодный[10]!

Оставим пирующих, а расскажем пока о Ли Пинъэр.

Вернувшись к себе, Пинъэр вышла по нужде. В это время у нее вдруг потемнело в глазах. Только она привстала поправить юбку, как голова у нее закружилась, и она бы ударилась головой об пол, если б не Инчунь, которая, на счастье, оказалась рядом и тотчас же подхватила падающую хозяйку. Пинъэр отделалась ссадиной на виске. Инчунь с Жуи довели ее до постели и помогли лечь. Она долго не могла прийти в себя. Перепуганная Инчунь послала Сючунь сказать Юэнян.

– У матушки обморок, – сообщила Сючунь старшей хозяйке и остальным пирующим.

Юэнян, а за ней и все остальные, бросили пиршественный стол и поспешили к Пинъэр. Инчунь и Жуи поддерживали лежавшую без чувств госпожу.

– Что с ней? – спрашивала Юэнян. – Она только что сидела за столом.

Инчунь приоткрыла лохань и показала Юэнян.

– Сколько крови вышло! – воскликнула, ужаснувшись, Юэнян. – Это, должно быть, от вина.

– Сколько она, бывало, пила, – ничего не случалось, – говорили Юйлоу и Цзиньлянь.

Тут же было велено готовить отвар из ситника и имбиря. Наконец Пинъэр очнулась.

– Что с тобой, сестрица? – спрашивала Юэнян.

– И сама не знаю, – отвечала Пинъэр. – Только было встала, хотела юбку одернуть, как в глазах вдруг потемнело, все пошло кругом, и я упала.

– Ступай батюшку позови, – обратилась Юэнян к Лайаню. – Скажи, пусть пригласит лекаря Жэня.

– К чему хозяина беспокоить? – говорила Пинъэр. – Он там пирует.

– А ты постели как следует постель, – наказала Юэнян горничной Инчунь. – Надо матушку поудобнее уложить.

Юэнян больше пировать не имела желания и наказала убрать посуду.

После пира с шурином Симэнь направился в дальние покои к Юэнян. Та рассказала ему об обмороке Пинъэр, и он бросился к ней.

Пинъэр лежала в постели, желтая, как восковая свеча. Ухватившись за его рукав, она плакала.

– Что с тобой? – допытывался он.

– Я пошла по нужде, – говорила Пинъэр. – Сперва все ничего, а потом в глазах потемнело. Стала я поправлять юбку, голова вдруг закружилась, и я без памяти упала.

– А куда же горничные смотрели? – возмущался Симэнь, заметив ссадину на виске.

– Хорошо еще Инчунь рядом оказалась, – говорила Пинъэр. – Они с Жуи меня до постели довели. А то б, наверно, вся разбилась.

– Я завтра с утра за доктором Жэнем пошлю, – сказал Симэнь.

Ночь он провел у Пинъэр, расположившись на кровати напротив.

На другой день он отправился в управу, а Циньтуну велел седлать лошадь и отправляться за лекарем Жэнем. Тот прибыл к обеду. Симэнь угостил его чаем в приемной зале. Слуга пригласил Жэня в спальню Пинъэр. Врач очутился в аккуратно прибранной гостиной, где курились ароматы, а через нее прошел к больной. После осмотра Пинъэр врач вышел в большую залу к Симэню.