Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

– Матери Вана Третьего, – начала Айюэ, – госпоже Линь, нет и сорока. А какие манеры! Подведет брови, подкрасит ресницы, нарядится… и собой красавица и умница. Ее сынок у певиц днюет и ночует, а она у себя дома поклонников принимает. Иногда, правда, выезжает – будто в женский монастырь помолиться, а на деле к своей сводне тетушке Вэнь. Все свидания через нее устраивает. Госпожа Линь в любовных делах слывет первой искусницей. Я вам, батюшка, говорю это потому, что свидеться с ней не так уж трудно. А другая зазноба – жена Вана Третьего. Этой только девятнадцать исполнилось. Племянница главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Красавица писаная. Играет в двойную шестерку и шашки. Муженек у нее больше на стороне обретается, а она, как вдова, одна-одинешенька дома сидит и тоска ее снедает прямо смертельная. Руки на себя не раз накладывала – отхаживали. Словом, женщина на редкость. Если вам, батюшка, посчастливится сойтись с госпожой Линь, то вне сомнения и невестка вашей будет. Рассказ Айюэ возбудил в Симэне вожделение.

– Милая моя! – говорил он, обнимая Айюэ. – Откуда же ты знаешь все эти подробности, а?

Айюэ частенько звали в этот дом петь, но она об этом умолчала.

– Один мой знакомый как-то видался с госпожой Линь, – отвечала она уклончиво. – Тоже тетушка Вэнь сосватала.

– Так кто ж это? – заинтересовался Симэнь. – Уж не Чжан ли Второй, племянник богача Чжана с Большой улицы?

– Конопатый Чжан Маодэ, вы думаете? – переспросила Айюэ. – Ну и грубиян! Глаза сощурит, насильник. До смерти замучает. Пусть уж его девицы от Фаня принимают, да еще Дун Цзиньэр с ним путается.

– Тогда не знаю! – заключил Симэнь. – Ну кто же? Скажи!

– Так знайте, батюшка. Тот самый южанин, по воле которого я рассталась с девичеством. Он дважды в год наведывается сюда по торговым делам. Всего на день-другой к нам заглядывает, но больше на стороне гуляет. Любитель случайных связей.

По душе пришлось Симэню предложение красотки.

– Раз ты любишь меня, дорогая, – говорил он на радостях, – я готов платить тридцать лянов в месяц твоей мамаше. Только чтобы никого больше не принимала. А я, как выберу время, буду навещать тебя.

– Если вы хоть немного привязаны ко мне, зачем говорить о тридцати лянах? – заверяла его Айюэ. – Дадите мамаше несколько лянов и достаточно. А я была бы рада никого не принимать кроме вас, батюшка.

– Ну что ты! – возражал Симэнь. – Я непременно дам мамаше тридцать лянов.

Они легли и отдались утехам. На высокой постели лежал толстый тюфяк.

– Может, разденетесь, батюшка? – предложила она.

– Да нет, одежда не помешает. Может, заждались они там нас, а[17]?

Он подложил подушку. Она разделась и легла на бок. На ней была красная рубашка из шаньсийского тонкого шелка и панталоны.

Симэнь взял в руки лотосы-ножки Айюэ и отстегнул ее голубые шелковые панталоны. Его копье поддерживала серебряная подпруга. Красавица нежно прильнула к нему.

Только поглядите:

Раскрылся цветок – обнажил сердцевину игриво,
Колышется стан ее стройный, как гибкая ива.

Да,

Нежный цветок не терпит
грубого обращенья,
Гнется он неустанно
от знойного дуновенья.
Гулко забилось сердце,
страсти своей не пряча.
Как оно неуемно
жаждет любви горячей!
Цветок с мотыльком шептался,
к себе его призывая,
В утехах своих весенних
сытости полной не зная.

Душа красавицы все еще не насытилась, со страстью ничего нельзя было поделать, и она тихонько звала возлюбленного. Весенним вечером пришло наслажденье во дворец Вэйян[18]. Но вот семя уже было готово испуститься. Симэнь Цин от усиленной работы задыхался, а раскрасневшаяся женщина непрерывно и нежно щебетала. Ее волосы, как черная туча, упали на подушки.

– Мой ненаглядный! – шептала она. – Не торопись, прошу тебя, милый!

Игра дождя и тучки, наконец, завершилась, и они привели себя в порядок. Симэнь обмыл в стоявшем у постели тазике руки и стал одеваться. Потом, взявшись за руки, они направились к пирующим.

Иньэр, сидевшая рядом с Айсян, сюцай Вэнь и Боцзюэ тем временем бросали кости и играли на пальцах. Пир был в самом разгаре.

Когда появился Симэнь, все повставали, предлагая ему место.

– Хорош друг! – воскликнул Боцзюэ. – Бросил нас, а теперь выпить пришел? Ну держись!

– Да мы только поговорили, ничего особенного, – бросил Симэнь.

– Будет тебе оправдываться! – продолжал Боцзюэ. – Видал, как любезничали.

Боцзюэ наполнил большой кубок подогретым вином, и все стали пить за компанию с Симэнем. Четыре певицы начали петь.

– Паланкин подан, – объявил Симэню стоявший рядом Дайань.

Симэнь сделал знак слуге, и тот велел солдатам зажечь переносные фонари. Пирующие поняли, что Симэнь не намерен больше оставаться, и окружили его с чарками в руках.

– Спойте «Лишь красотка стыдливо…», – заказал он певцам.