Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Рядышком жили
Теща и зять,
Ложе делили,
Теша себя.
С виду все чинно,
За жабры не взять.
Блуд самочинный –
Кривая стезя!

После того как Цзинцзи овладел Чуньмэй, она взяла чай и удалилась. С тех пор Цзиньлянь еще больше сблизилась со своей горничной. Не раз и не два тайком встречались они с Цзинцзи, но Цюцзюй об этих похождениях понятия не имела. Цзиньлянь же во всем потакала Чуньмэй. В знак особого доверия подносила она горничной и наряды, и головные украшения, и всевозможные безделушки, к которым та была неравнодушна.

В первый день шестой луны пришла весть о кончине старой Пань, матери Цзиньлянь. Юэнян по сему случаю велела купить жертвенных животных и погребальной бумаги, а Цзиньлянь отправила в паланкине за город отдать матери последние почести.

На другой же день по возвращении, а было это третьего числа, Цзиньлянь встала рано и направилась к Юэнян. С разговорами она засиделась у хозяйки, а потом, не успев добежать, пристроилась прямо у стены во внутреннем дворе.

После смерти Симэня гости, надо сказать, заглядывали в дом редко, и внутренние ворота перед большой залой были всегда заперты. Только Цзиньлянь подняла юбку и присела под гранатом, как ее рулады донеслись до ушей едва пробудившегося Цзинцзи, который жил тут же рядом в восточном флигеле. Цзинцзи подкрался к окну и заглянул во двор, не предполагая, что это она.

– А-а! – протянул он. – Тебя, оказывается, тут приспичило. Юбку-то повыше подыми!

Цзиньлянь тут же опустила юбку и подошла к окну.

– А-а! Это ты? – проговорила она. – Только встаешь, бездельник? Женушка у себя?

– У матушки Старшей, – отвечал Цзинцзи. – Недавно ушла. Мы в третью ночную стражу спать легли. Матушка не отпускала. Слушали «Драгоценный свиток о красном пологе»[12]. Всю поясницу разломило, пока до конца досидел. А нынче еле-еле встал.

– Будет уж тебе зубы-то заговаривать, разбойник! – обрезала его Цзиньлянь. – Когда ж это ты проповедь слушал, негодник, а? Пока меня не было, тебя сестрица Мэн Третья угощала. Мне ведь доложили.

– Да ты жену спроси, – не унимался Цзинцзи. – Она очевидица. Не был я у матушки Третьей.

С этими словами Цзинцзи встал на кан и просунул в окно свой отвердевший и распрямившийся, как палка, причиндал. Цзиньлянь расхохоталась.

– Чтоб тебе провалиться на этом месте, арестант проклятый! – заругалась она. – Нечего старьем-то трясти! Напугал только. Спрячь сейчас же, а то впущу иглу – запрыгаешь.

– А ты, почтенная, опять не замечаешь его бодрости, а? – Цзинцзи улыбнулся. – Попробуй-ка лучше отправь его куда следует да приголубь от души.

– Ишь ты какой хороший! – продолжала ворчать Цзиньлянь. – Вот разбойник, арестант проклятый!

Она достала зеркальце, поставила на подоконник и, делая вид, будто смотрится в него, занялась совсем другим. Своими алыми губами Цзиньлянь ухватила причиндал Цзинцзи и принялась нежно посасывать. Как только волшебный рог окропился чудесной влагой, грудь молодца переполнили любовные мысли и сладостные чувства.

Да,

Красавица любимому в постели
Всю ночь играть готова на свирели.

Если бы кто-нибудь увидел в этот момент Цзиньлянь, ему показалось бы, что она склонилась перед зеркальцем поправить прическу или подрумяниться. Ему бы и в голову не пришло, до какого бесстыдства распалила ее пагубная страсть. Она была всецело поглощена тем, что делала, когда послышались приближающиеся шаги. Цзиньлянь поспешно спрятала зеркало и отошла в сторону. Цзинцзи тоже отпрянул от окна.

К флигелю подошел Лайань.

– Зятюшка, – обратился он, – вас дядя Фу к обеду приглашает.

– Пусть обедает, – отозвался Цзинцзи. – Я сейчас причешусь и приду.

Лайань удалился.

– Вечером никуда не ходи, – шепнула Цзиньлянь. – Я Чуньмэй за тобой пришлю. Ждать буду. Поговорить надо.

– Слушаюсь и покоряюсь, – последовало в ответ.

Цзиньлянь ушла к себе, а Цзинцзи привел себя в порядок и направился в лавку, но не о том пойдет речь.

Однажды вечером, – небо было темное, звездное, стояла жара, – Цзиньлянь решила помыться и подрезать ногти на ногах. Она велела Чуньмэй нагреть воды, а сама приготовила постель, выгнала москитов и, опустив полог, зажгла в узорной курильнице благовония.

– Матушка! – крикнула ее Чуньмэй. – Жара стоит. Может, вам недотроги для ногтей нарвать, а? Я схожу.

– Ступай, – отозвалась хозяйка.

– Только за ними надо на большой двор идти, – продолжала горничная. – Сейчас принесу. А вы, матушка, велите Цюцзюй натолочь чесноку.

Цзиньлянь приблизилась к горничной и на ухо, чтобы никто не слыхал, наказала:

– Во флигель зайди, пригласи зятюшку. Пусть ко мне вечером заглянет. Разговор есть.

Чуньмэй удалилась.