Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

– Говори, потаскуха, да побыстрей!

У Цзиньлянь со страху, казалось, вот-вот душа расстанется с телом. Она рассказала все, что было: как она угодила шестом по голове Симэню, как взялась шить, чтобы завлечь его; как он ударил У Чжи ногой под самое сердце, как она отпаивала его снадобьями, как старая Ван подговорила их подмешать отравы, как они с Симэнем добились сожжения покойного и как потом она перешла в дом Симэня. Все подробнейшим образом выложила Цзиньлянь.

Слушала ее Ван и втихомолку злилась: «Вот дура! Расписала! А как же я, старуха, буду ему зубы заговаривать!»

Тут У Сун одной рукой схватил Цзиньлянь, а другой возлил жертвенное вино и предал огню бумажные деньги.

– Старший брат мой! — воскликнул он. — Твоя душа еще близко. Я, У Второй, вершу нынче месть за тебя.

Поняла Цзиньлянь, что дело плохо, и только хотела закричать, как У Сун зачерпнул из курильницы пригоршню золы и заткнул ей рот. Потом он пригнул ей голову к полу. Цзиньлянь сопротивлялась. У нее сбилась прическа и выпали шпильки. Чтобы она не вырывалась, У Сун пнул под ложечку, а потом встал ей на руки своими тяжелыми сапогами.

– Слыхал, ты уж больно бойкая, потаскуха, а? А ну-ка поглядим.

С этими словами он обнажил ее белую грудь, — не скоро сказка сказывается, скорее дело делается, — занес меч и вонзил в самое сердце. Из раны брызнула алая кровь. Цзиньлянь только успела глазами блеснуть. Ноги ее забились в предсмертных судорогах. Тогда У Сун закусил меч и запустил руки в зияющую рану. Хрустнуло. И вырванное вместе с внутренностями сердце, с которого текла кровь, было положено на жертвенник перед дщицей У Чжи. Последовал еще удар меча, и покатилась отрубленная голова. Весь пол был залит кровью. Стоявшая в стороне Инъэр от страху закрыла лицо руками.

Ну и жесток был в этот момент У Сун, а какой жалкой казалась Цзиньлянь!

Да,

Пока живем — потребностей немало,
А смерть пришла — и все ненужным стало.

Ей шел тридцать второй год.

Только взгляните:

 От руки мстителя в расцвете лет погибла. От меча карающего рассталась с жизнью красотка. Семь низших духов-по, ее покинув тело, унеслись в загробные Палаты чащоб и тенет[6]. Три высших духа-хунь, рассеявшись, вернулись в адский Град непрерывных страданий[7]. Навсегда закрылись очи-звезды. На голом полу, раскинувшись, в крови застыла. Губы закушены, отливают серебром белые зубы. Поодаль лежит отрубленная голова. И кажется, будто снег ранней весною повалил, сломал и запорошил ивы веточку в убранстве нитей золотых. И мнится, ветер неистовый конца зимы сорвал и растерзал нежнее яшмы сливовый цветок. Куда девались прежние чары и краса! Под кровом чьим найдет пристанище сей ночью ее душа?

В старину еще сложили стихи, в которых оплакивается страшная смерть Цзиньлянь.

Убийц-блудниц судьба непрочна.
Свой век продлить бедняга тщится.
Одежды разметались в клочья,
И перед погребальной дщицей
Стоит, от ужаса дрожа.
А деверь жаждет расквитаться.
Про честное он помнит братство.
И прошлое ее богатство
И упоительное блядство,
Теперь не стоят ни гроша!
Жизнь мчится, прошлую круша.
Кто подлостью порочил душу,
Тот жди возмездия в грядущем,
Жди судьбоносного ножа.
Так У Сун покончил с Цзиньлянь.

– Убивают! — во весь голос закричала старая Ван.

У Сун подбежал к ней и одним ударом отрубил ей голову, а тело оттащил в сторону. Потом он подцепил на меч сердце и внутренности Цзиньлянь и пригвоздил их сзади под стрехой.

Начали отбивать ночные стражи.

– Дядя! Мне страшно! — промолвила Инъэр, все еще остававшаяся в запертой комнате.

– Не бойся, дочка! — успокоил ее У Сун. — Я тебя не трону.

Он бросился к дому старухи, решив покончить и с ее сыном Ван Чао, но тому не суждено было погибнуть.

Когда Ван Чао услыхал крик матери, ему стало ясно, что это У Сун чинит кровавую расправу. Он толкнулся было в одни ворота, потом в другие, но никто не откликался. Тогда Ван Чао бросился что есть сил на улицу.