Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Юэнян, надобно сказать, всегда охотно привечала послушников Будды — и трапезы устраивала, и на монастыри жертвовала. На досуге с усердием отдавалась шитью монашьих шапок и туфель, чтобы при случае одарить иноков.

Сяоюй вынесла, что просили.

– Кликни наставника и отдай ему, — сказала Юэнян.

– Эй ты, монах! — не без кокетства позвала горничная. — Гляди, сколько тебе всего жертвует госпожа! Чего стоишь, как осел? Поди да в ноги поклонись благодетельнице.

– Ах ты, греховодница паршивая! — заругалась на нее хозяйка. — Ведь это же инок, ученик Будды! Как ты смеешь, вонючка несчастная, поносить его, не имея к тому ни причины, ни повода?! Не будет тебе счастья, негодница, а беду на свою голову накличешь.

– А чего он, матушка, на меня глаза-то пялит, разбойник? — засмеялась Сяоюй. — С головы до ног оглядывает.

Монах обеими руками принял подношения.

– Премного вам благодарен, милосердные бодхисаттвы, за ваши подаяния, — проговорил он, кланяясь.

– Вот невежа, этот лысый болван! — возмутилась Сяоюй. — Нас вон сколько, а он двумя поклонами отделался. Почему мне не поклонился?

– Хватит тебе глупости-то болтать, паршивка! — опять одернула ее Юэнян. — Он же из сыновей Будды и не обязан раскланиваться.

– Матушка! — не унималась горничная. — Если он сын Будды, кто ж тогда дочери Будды?

– Монахини — вот кто.

– Значит, и мать Сюэ, и мать Ван, и Старшая наставница, да? Они дочери, а кто ж зятья Будды?

– Будь ты неладна, блудница! — Юэнян не выдержала и рассмеялась. — Дай только волю, язык у тебя так и чешется сказать что-нибудь непристойное.

– Вы, матушка, только и знаете меня ругать, а лысый разбойник с меня глаз не спускает. Вон как зенки таращит!

– Приглянулась ты ему, должно быть, — заметила Юйлоу. — Он тебя от забот мирских хочет избавить, вот и приглядывается, как бы взять.

– Я бы пошла, только взял бы! — отвечала Сяоюй.

Женщины рассмеялись.

– Болтушка! — проговорила Юэнян. — Над монахами потешиться да над Буддой покощунствовать — это ты умеешь.

Монах поднял голову, на макушке которой возвышались три почитаемых будды, выпрямился и пошел.

– Меня одергиваете, матушка, а видали, как он опять в меня глазищами вперился? — спросила горничная.

Вот стихи, говорящие о доброхотном пожертвовании Юэнян:

Живя вдовою
чтите заповедь.
И головою
тихо за полночь
на горизонте
ища луну,
не опозорьте
звёзд седину.
Пусть не коснутся
вас облака,
Пускай вернутся
в свой балаган.
С ветрами бойки,
резвы они,
и так не стойки,
так не верны.

Так, разговаривая у ворот, женщины заметили тетушку Сюэ. Она подошла к ним с корзинкой искусственных цветов и поклонилась.

– Какими судьбами? — спросила Юэнян. — Пропала, и ни слуху ни духу.

– И сама не знаю, чем занята была, — отвечала Сюэ. — Эти дни у надзирателя господина Чжана Второго с Большой улицы сына женила. Племянницу господина Сюя с северной окраины взял. Мы с тетушкой Вэнь сватали. Вчера, на третий день, такой пир задавали! До того закружилась, что даже к господину столичному воеводе выбраться не пришлось. А его младшая супруга меня звала. Обиделась на меня, наверно.

– Ну, а сейчас далеко ли путь держишь? — поинтересовалась Юэнян.

– По делу к вам, почтеннейшая, — говорила сваха.

– Тогда пройдем в дом, — предложила Юэнян.

Она проводила сваху в свои покои и предложила присаживаться.

– Вы, почтеннейшая сударыня, должно быть, еще не знаете, — начала, выпив чаю, Сюэ. — Ведь ваш сват Чэнь помер. В прошлом году прихватило, и не встал. Сватьюшка ваша сына в столицу вызвала — вашего зятюшку, стало быть, — гроб сюда перевезли и все имущество. С нового года как воротились. Панихиду отслужили и в родовом склепе похоронили. Если бы вы, почтеннейшая, знали, наверное тоже соболезнование выразили и почтили бы память усопшего. Не так ли?

– Если б ты пришла да сказала, — подтвердила Юэнян. — Откуда я могла знать?! До нас и слухи не дошли. Знаю только, что Пань убита. Деверь ее зарезал. Говорили, вместе со старой Ван похоронили. А что потом было, не слыхала.

– Да, как говорится, есть у человека место рождения, найдется и место погребения, — подхватила Сюэ. — Только если б не тот случай, жила бы она в доме. Распустилась, грязь наружу вылила, вот и пришлось дом покинуть. Попади она ко мне, не убил бы деверь. Впрочем, коль появился должник, значит есть и ростовщик. Без зачинщика не бывает драки. Надо младшей госпоже Чуньмэй спасибо сказать. Как дочь над ней сжалилась, слугам наказала гроб купить и предать ее тело земле. А то кому о ней было позаботиться?! Так и лежала бы под открытым небом. А деверя ведь до сих пор не поймали.

– Чуньмэй-то глядите! — вставила стоявшая сбоку Сюээ. — Давно ль ее начальнику гарнизона продали, а уж как вознеслась! Серебром распоряжается и гроб для этой покупает, и хоронит. И хозяин терпит? Кто ж она такая теперь?