Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– Я собственными глазами видала, как Сюээ выходила от Лайвана, а Хуэйлянь в то время на кухне была. Это я точно знаю, – уверяла служанка.

Обозленный Симэнь, несмотря на уговоры Юэнян, избил Сюээ, отобрал у нее одежды и украшения и распорядился, чтоб она оставалась на общей кухне и на люди не показывалась.

Вернувшись в дальние покои, Симэнь велел Юйсяо позвать Сун Хуэйлянь и допросил ее наедине.

– Что вы говорите, батюшка! Готова чем угодно поклясться, не болтал он такого, – заверяла его Хуэйлянь. – Если он и выпил чарку, другую, откуда у него хватило бы смелости батюшке грозить? Выходит, у кого ешь-пьешь, тому и гадишь? А как же он без вашей поддержки жить-то будет? Нет, не слушайте, батюшка, что злые языки болтают. А кто же все-таки это вам сказал?

Подавленный этим словесным потоком, Симэнь упорно молчал.

– Лайсин, – наконец процедил он, уступая назойливым настояниям Хуэйлянь. – Пьет он изо дня в день и болтает всякую чепуху, меня поносит.

– Вы нам, батюшка, закупки поручили, вот Лайсин и злится, – объясняла Хуэйлянь. – Мы, говорит, у него доход отобрали, заработать не даем. Злобу на нас затаил и клевещет, грязью обливает, а вы и верите?! Если б мой муж действительно занес руку на хозяина, я б и сама ему этого никогда не простила. Послушайте меня, батюшка, не оставляйте его дома. Надоело мне с ним ругаться. Дайте ему серебра и пусть подобру-поздорову едет да торгует на стороне. Нечего ему тут делать, избавьтесь вы от него. Говорят, в тепле да сытости дурные дела творятся, в холоде да голоде злодейские мысли родятся. Мало ли чего в голову придет? Он уедет, никто мешать не будет. Нам с вами, батюшка, и поговорить никто не помешает.

Симэня советы Хуэйлянь обрадовали, и он сказал:

– Ты права, моя дорогая! У меня было тоже намерение отправить его в столицу с подарками наставнику Цаю, но я не решался. Ведь он только что в Ханчжоу ездил. Я уж хотел было Лайбао послать, но раз ты не против, я его и пошлю, а вернется, дам ему тысячу лянов и отпущу на пару с приказчиком в Ханчжоу, пусть торговлю шелками заведет. Как ты думаешь?

– Вот этого-то я и хотела, – поддержала его обрадованная Хуэйлянь. – Только дома не оставляй. Пусть его конь отдыха не знает.

Рядом никого не было, и Симэнь обнял Хуэйлянь. Она припала к его устам, и они слились в страстном поцелуе.

– Батюшка, вы обещали мне сетку заказать, – прошептала она, – а до сих пор не несете. Скоро я украшу свою прическу? Или так и придется носить эту старую сумку?

– Погоди, пойду к ювелиру, восемь лянов отдам, он тебе и сделает, – успокоил ее Симэнь. – А хозяйка спросит, что будешь говорить?

– Не беспокойтесь! Знаю, что сказать. У тетки, мол, одолжила, и весь разговор.

Они еще немного побеседовали и разошлись.

На другой день Симэнь Цин уселся в зале и велел позвать Лайвана.

– Послезавтра у нас двадцать восьмой день третьей луны, – начал Симэнь. – Так вот, собери-ка одежду и вещи, послезавтра отправишься в столицу. Вручишь императорскому наставнику Цаю подарки, а как вернешься, поедешь в Ханчжоу торговать.

Обрадованный Лайван поклонился хозяину, сбегал в лавку кое-что купить и стал собираться в путь.

Едва прослышав о его поездке, Лайсин тот же час дал знать Цзиньлянь. Ей сказали, что хозяин на крытой террасе, и она бросилась в сад. Вместо Симэня она увидела Чэнь Цзинцзи, занятого упаковкой подарков.[372]

– А где батюшка? – спросила она зятя. – Чего это ты укладываешь?

– Батюшка только что был здесь, – отвечал Цзинцзи. – К матушке Старшей пошел за серебром Ван Сыфэна, а я подарки императорскому наставнику Цаю собираю.

– Кто повезет? – спросила Цзиньлянь.

– Вчера батюшка Лайвану велел собираться; наверное, его пошлет.

Цзиньлянь сбежала с террасы и направилась в сад. Ей навстречу нес серебро Симэнь. Она позвала его к себе в комнату.

– Кто едет в столицу? – спросила она.

– Лайван с приказчиком У, – отвечал Симэнь. – Ведь им не только подарки везти, а и тысячу лянов за соляного торговца Ван Сыфэна, так что вдвоем будет надежнее.

– Если ты меня слушать не хочешь, делай как знаешь, – говорила Цзиньлянь. – Ты только потаскухе веришь, а она, что ни говори, все равно будет мужа защищать. Но ты только подумай, что негодяй болтает! И ведь не первый день. Я, грозится, это так не оставлю. Взял, говорит, мою жену, бери, а мне дороже заплатишь. Увезу, говорит, его денежки и все тут. Смотри, братец дорогой, в оба! Отвалишь ему подарочек в тысячу лянов, с голыми руками останешься. Ведь надует он тебя! Неужели не боишься? Я тебе добра желаю, а там поступай как твоей душе угодно. А она тебе напоет – только слушай. С его женой спутался, теперь его и дома оставить неудобно, и послать нельзя. Оставишь, того и гляди, как бы греха не натворил, а отошлешь, денег своих не увидишь. Ведь он тебя вот нисколечко не боится. Если уж захотел с его женой путаться, надо было сперва от него отделаться. Говорят, как траву ни коси, она все равно растет. С корнем выдирать надо. Впрочем, тебе, пожалуй, опасаться и огорчаться нечего. Ведь потаскуха, видно, на все готова.

Слова Цзиньлянь заставили Симэня серьезно призадуматься.

Да,