Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Обута она в туфельки из облаками расшитого белого шелка на толстой подошве. Изящно вздернуты кверху, как коготь орлиный остры их носки. Ее золотые лотосы – ножки – ступают, словно по пыльце, ароматной и нежной. Малейшее движение – шагнет или присядет – вздымает ветер юбку, надувая шелк розовых шальвар – и иволги в цветах, на них расшитые, порхают.

Алые ее уста струят благоуханье мускуса и необычных орхидей. Едва улыбка губ коснется, чаровница становится похожей на только что раскрывшийся цветок. Раз довольно взглянуть на нее – и совсем потеряешь рассудок, сразит наповал красотою своей.

Увидел ее прохожий и тут же смягчился. Возмущение будто рукой сняло, и на лице появилась улыбка. Цзиньлянь почувствовала, что виновата, и, сложив руки, отвесила низкий поклон.

– Простите меня, пожалуйста! – извинилась она. – Это ветром вырвало шест, и он нечаянно упал прямо на вас, сударь.

– Ну что вы! Какой пустяк! – сказал незнакомец, поправляя шапку и склоняясь почти до самой земли.

Эту сцену наблюдала хозяйка чайной старая Ван, которая жила по соседству. «Кто бы это мог быть? Кого так угостили шестом по голове?» – зубоскалила она про себя.

– Я сам виноват, – заметил, улыбаясь, прохожий. – Надо ж было подвернуться. Не беспокойтесь, сударыня!

– Не осудите, – упрашивала его с улыбкой Цзиньлянь.

– Да кто вас посмеет осуждать, сударыня!

Прохожий еще раз поклонился и вперил в красавицу свой лукавый взгляд. Он не первый год совращал женщин и слыл в таких делах большим мастером. Прежде чем уйти, незнакомец не раз оборачивался, потом исчез, обмахиваясь веером.

О том же говорят и стихи:

Дул теплый ветерок, неспешно шел повеса,
Красавица в окне открыла занавеску.
Весенних чувств она унять не в силах,
Волна разлучных слез ланиты оросила.

Убедилась тут Цзиньлянь, что незнакомец предан радостям жизни, сладкоречив и делами не обременен, и у нее еще сильнее вспыхнула привязанность к нему, хотя она и не знала ни кто он такой, ни где живет. «Стал бы он столько раз оборачиваться, если б я ему не приглянулась. Может, мой суженый?» – размышляла она у окна, а сама все глядела вдаль. Только когда незнакомец исчез из виду, она опустила занавеску, заперла дверь и ушла к себе в комнату.

Послушай, дорогой читатель! Неужели у того щеголя не было ни дома, ни хозяйства?! Был он отпрыском некогда богатых, но разорившихся торговцев в уездном центре Цинхэ и держал лавку лекарственных трав напротив уездной управы. С детства рос баловнем и бездельником, неплохо дрался, питал пристрастие к азартным играм – двойной шестерке,[91] шашкам, костям и иероглифическим загадкам.[92] И чего он только не знал!

В последнее время он связался с уездными чиновниками – вел кое-какие дела, зарабатывал на тяжбах как поручитель. Так поднажился и обрел известность. Все в городе стали его бояться. Фамилия его была Симэнь, звали Цин, первый в роду. Раньше его звали просто Симэнь Старший, а когда он разжился и приобрел известность, стали величать господин Симэнь Старший. Родители у него умерли, братьев не было. Первую жену он похоронил рано. После нее осталась дочка. Не так давно он женился на У Юэнян, дочери начальника левого гарнизона Цинхэ.[93] Держал несколько служанок и женщин. Давно он состоял в близких отношениях с Прелестницей Ли из веселого квартала, и теперь тоже взял ее к себе. Поселил он у себя и Потерянную Чжо,[94] изгнанную из заведения на Южной улице, у которой до того числился в постоянных поклонниках.

Симэнь Цин был большой мастер игр ветра и луны,[95] то бишь знал одни лишь наслаждения, соблазнял жен порядочных людей. Брал их к себе в дом, а как только они ему надоедали, просил сваху продать. Чуть не каждый день наведывался он к свахам, и никто не решался ему перечить. Стоило Симэню увидеть Цзиньлянь, как он, придя домой, стал раздумывать: «А хороша пташка! Как бы ее поймать?» Тут он вспомнил про старую Ван из чайной по соседству с домом красавицы. «А что! Если она сумеет обделать дельце, – рассуждал он, – можно и разориться на несколько лянов серебра. Чего мне стоит?!» У Симэня даже аппетит пропал. Пошел он прогуляться, а сам прямо к чайной свернул. Отдернул дверную занавеску и сел за столик.

– А, господин Старший пожаловали! Как вы любезно раскланивались… – старуха засмеялась.