Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Поиграв какое-то время, Цзиньлянь поднесла предмет к напудренному лицу и долго прижимала к нему, затем стала сосать, а кончиком языка лизать самый кончик, напоминавший по виду рот гадюки. Предмет вспыхнул моментальным гневом и поднялся. Впалые, потерявшие прелесть глаза округлились и вспучились, повисшие волосы на щеках поднялись и стали торчком. Симэнь Цин, чтобы продлить себе удовольствие, присел на подушку, позволяя женщине, стоя на четвереньках, сосать, чтобы она с еще большим усердием продолжала начатое. Вскоре в нем пламенем загорелась страсть, и они снова отдались усладам.

– Дорогой! – умоляла Цзиньлянь. – Пощади свою рабу, больше так не терзай ее!

В эту ночь они предались разгулу буйных страстей.

Тому подтверждением стихи:

Был пыл отважного сраженья,
Был миг блаженный наслажденья –
Затишья и отдохновенья
Пришла к любовникам пора.
Но снова томный взор лучится,
И черенок в руке томится
Из тучи дождь готов пролиться…
Так бесконечно будет длиться
Их любострастная игра.
Звучат удары пульса в лад,
Бьет плоти белизна сквозь полог,
Уста, как сполохи, горят,
Их поцелуй глубок и долог.
Снующей за травой рыбешкой
Туда-сюда он быстро мчится;
Крадется медленно, как кошка,
Чтобы поймать шальную птицу.
Пока у черепахи чудной
Сладчайший сок не источится,
Не смеет даже на секунду
Чанъэ отсюда отлучиться.

На другой день Симэнь с утра выехал из дому. Цзиньлянь встала к обеду, сняла ночные туфельки и хотела было обуть свои красные вышитые, в которых ходила накануне, но обыскала все кругом – одна туфелька исчезла.

Она позвала Чуньмэй.

– Мы с батюшкой провожали вас до спальни, – говорила Чуньмэй, – а постель несла Цюцзюй.

Цзиньлянь кликнула Цюцзюй.

– Я не заметила на вас, матушка, никаких туфелек, когда вы шли в спальню, – сказала Цюцзюй.

– Ну что за глупости ты болтаешь! – оборвала ее Цзиньлянь. – «Не заметила туфель!» Значит, я, по-твоему, босая, что ли, шла?

– Если вы, матушка, их обували, то куда ж она могла деться? – недоумевала Цюцзюй.

– Негодяйка, рабское отродье! – заругалась Цзиньлянь. – Ты еще будешь мне выговаривать?! Если некуда ей деться, разыщи ее мне сейчас же!

Цюцзюй обыскала все три комнаты, перешарила все под кроватью, перерыла на кровати, но туфельки и след простыл.

– Наверно, у меня в спальне черт завелся, вот и утащил, прямо с ноги снял, – бранилась Цзиньлянь. – На что, спрашивается, я тебя тут держу, рабское отродье?

– Может быть, вы забыли их в саду, матушка? – проговорила Цюцзюй.

– Ты в своем уме? Что я, не помню, обута была или босая? – Цзиньлянь позвала Чуньмэй. – Ступай с этой негодницей в сад. Не найдете, накажу, рабское отродье. С камнем над головой стоять заставлю.

Чуньмэй повела Цюцзюй в сад. Они обыскали всю Виноградную беседку, но туфельки так и не нашли.

Да,

Все прислужники-духи прибрали давно.
Не ищи в камыше, озаренном луной.

– Ты как сваха, забывшая дорогу, – говорила Чуньмэй, когда они шли из сада. – Тебе теперь и сказать нечего. Продала матушка Ван жернов и молоть нечем.

– Я, конечно, не знаю, кто стащил у матушки туфельку, но я не видала на ней никаких туфель, – твердила свое Цюцзюй. – Может, ты калитку отперла, а кто-нибудь вошел да и взял ее.

Чуньмэй плюнула ей в лицо.

– Ах ты, негодяйка, чтоб тебе ни дна ни покрышки! – заругалась она. – Теперь меня вздумала винить! Да я даже матушке Шестой не открыла, неужели стану невесть кого пускать! Ишь, чего придумала! Ты постель несла, рот разинула и потеряла, а теперь оправдываешься.

– Не нашли мы туфельку, – объявила Чуньмэй и ввела Цюцзюй.

Цзиньлянь распорядилась вывести Цюцзюй во двор и поставить на колени.

– Дайте я еще поищу в саду, – со слезами просила Цюцзюй. – Не найду, тогда наказывайте.

– Не верьте вы ей, матушка! – вставила Чуньмэй. – Мы весь сад вдоль и поперек обыскали. Иголка нашлась бы, не только туфелька.

– Дайте, я поищу, – упрашивала Цюцзюй и, обратившись к Чуньмэй, сказала: – А что ты со своим языком лезешь?

– Ладно! – согласилась, обернувшись к Чуньмэй, Цзиньлянь. – И ты с ней иди, погляди, где искать будете.

Чуньмэй опять повела Цюцзюй в сад. Обыскали у приозерного камня, у грота, цветочной клумбы и в сосновой аллее – все напрасно. Цюцзюй нервничала. Чуньмэй дала ей две пощечины и потащила к Цзиньлянь.

– Мы в гроте не смотрели, – сказала Цюцзюй.

– В каком гроте? – спросила Чуньмэй. – В гроте Весны, где батюшкина летняя спальня, что ли? Да матушка вчера туда и не ходила. Раз нет, значит нет. Пойдем, так матушке и скажешь.