Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

– «Заалели персики Пэнлая» знаешь? – спросил, обращаясь к Шутуну, лауреат Цай.

– На мотив «Луна над узорным павильоном»? – спросил слуга. – Да, помню.

– Тогда спой, пожалуйста, – попросил Цай.

Шутун наполнил чарки, настроился на южный напев и, хлопнув в ладоши, начал:

Персики бессмертия
на острове-горе
Солнцами, поверьте мне,
алеют на заре.
Царственными ивами
тенисты небеса,
Посвистами иволги
любимых голоса.
Блеском неожиданным
гора Пэнлай горит,
Пищей небожителей
мифический нефрит.
Девица бессмертная
на лотосах ступней,
Подарить ей зеркало
и отразиться с ней.

Хором:

Кабы жизнь не ведала предела,
На Пэнлай душа бы улетела –
Средь восьми балагуров беспечных
Стать девятым – весёлым и вечным.

Почтенный Ань был в неописуемом восторге от Шутуна.

– Прелестный юноша! – воскликнул он, обернувшись к Симэню, и залпом осушил свой кубок.

Шутун, одетый в голубую кофту и красную юбку, подпоясанный позолоченным поясом, высоко поднял яшмовую чарку, поднес ее гостю и снова запел:

Матери заботами
судьба моя росла,
Стали благородными
и мысли, дела.
Пору твоей осени
почтительно люблю
Долголетьем сосен я
тебя благословлю.
Просыпайся с веснами,
как стройный кипарис,
С зимними морозами
не оброняя лист.
И рассвету радуясь,
пусть светятся глаза,
Сумерками, крадучись,
влечёт твоя звезда.

Хором:

Кабы жизнь не ведала предела,
На Пэнлай душа бы улетела –
Чтобы девице юной, беспечной
Стать сестрицей веселой и вечной.

К самой ночи кончился пир, и все разошлись на ночлег. Симэнь велел приготовить гостям постели с пологами и парчовыми одеялами в гроте Весны и в Зимородковом павильоне. С ними он оставил слуг Шутуна и Дайаня, а сам удалился в задние покои.

На другой день утром к воротам прибыли слуги почтенных лауреата и академика с лошадями. Симэнь ждал гостей в зале, где был накрыт стол.

После того как покормили слуг, хозяин распорядился принести коробки.

Лауреату Цаю он преподнес кусок золотой парчи, два куска тафты, пять сотен благовонных палочек и сто лянов серебром. Академику Аню вручили кусок цветного атласа, кусок тафты, три сотни благовонных палочек и тридцать лянов серебром. Лауреат долго отказывался от таких щедрых подношений.

– Было бы вполне достаточно и десятка лянов, – говорил он. – Почему так много? Сердечно благодарен вам, сударь, за вашу щедрость!

– Брат Цай – другое дело, но я не посмею принять, – заявил Ань Чэнь.

– Что вы, – говорил, улыбаясь, Симэнь. – Это же всего-навсего скромные знаки моего уважения, не больше. Желаю вам, учитель, благополучно прибыть в родные края и жениться. А то, что я вам поднес, быть может, сгодится на чаевые.

Оба гостя вышли из-за стола.

– Подобную щедрость и такое гостеприимство мы не забудем никогда, – повторяли они, благодаря Симэня, и велели слугам убрать подношения.

На прощанье лауреат Цай сказал Симэню:

– Мы покидаем вас. Судьба нас разлучает, но мы будем помнить ваши наставленья, а настанет день вашего возвращения в столицу, мы вас отблагодарим, если только нам будет сопутствовать сколь-нибудь заметное преуспеяние.

– Я буду счастлив вас снова посетить, – сказал господин Ань.

– Не обессудьте, если в моей убогой хижине вам не оказали достойного приема, – говорил Симэнь. – Покорнейше прошу простить великодушно мои оплошности… Еще раз прошу меня простить.

Он проводил гостей до ворот и дождался, пока те не исчезли из виду.

Да,

Они домой держали путь, в парчу облачены,
Зовут мужчинами лишь тех, кто славою сильны.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ СТАРАЯ ФЭН СВАТАЕТ ДОЧЬ ХАНЬ ДАОГО СИМЭНЬ ЦИН СТАНОВИТСЯ ПОСТОЯННЫМ ГОСТЕМ ВАН ШЕСТОЙ