Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Юйсяо[616]

сдула персика цветок…И в сладких лепестках не ждет разлада,
Но от безвольных слез промок платок,
И щеки обагрились – вот расплата!
Юйсяо ведь всего шестнадцать лет,
Невестою не принимала сватов.
Привил юнец меж ног пиона цвет,
Бутона пленку не срастить обратно.
Призыв весны воспламенит сильней,
Не смыть водой, не остудить в вине!
На мотив «В трех ведомствах обители умерших»:
Во мне бурлит источник счастья.
И хлещут слезы окаянно!
Я необузданная в страсти –
Нежнейшая – цветок Лояна,[617]
Я так бесхитростно правдива,
Я так насмешливо глумлива.
Тиха душа моя, пуглива,
Отчаянна, красноречива.
Мой голос иволгою свищет,
Мой говор грубый режет слух.
Лишь вырвав стебель с корневищем,
Познаешь мой умерший дух.

На мотив «Плешивый малый»:

Он и на дне девицу сыщет,
И в облаках.
Таращит на меня глазища,
Вгоняет в страх.
Шутник он лихой и проказник –
Ученый муж.
Меня разыграл он и в праздник
Сорвал свой куш.

На мотив «Властитель эликсира бессмертия»:

Приманить Гунсунь Хуа[618]

– бесплодная цель,Он кичливый придворный мудрец.
Расшумелся вельможа в Восточном дворце,
И актеров прогнал под конец.
Драгоценные кубки аж вдребезги бьет,
Топчет оземь парчовые шторы.
Там светильников яркий прощальный полет,
Под мечом и зловещим и скорым.

Заключительная ария:

Мой возлюбленный храбр и, как Небо, велик,
Как Вэньцзюнь, я, тщедушная, в страхе дрожу.
Как старик Чжо Вансунь, милый вспыльчив и лих,
Зато любит меня, точно Сыма Сянчжу.[619]

Гостьи на радостях прикололи Юэнян, госпоже Цяо и Пинъэр цветы и, угощая вином, поздравили их. Снова накрыли столы, и повара подали фруктовые пирожные в виде снежинок со знаками долголетия и бульон с двуглавыми лотосами, которые плавали на его поверхности, словно на пруду. Потом появилась искусно нарезанная ветчина.

Восседавшая на почетном месте довольная Юэнян позвала Дайаня и одарила поваров куском красного шелка, по куску получили и обе певицы. Все они земными поклонами благодарили Юэнян.

Госпожа Цяо никак не хотела, чтобы гостьи расходились, и еще задержала их в задней зале, где угостила всевозможными сладостями и фруктами. Только с наступлением первой ночной стражи Юэнян удалось откланяться.

– Прошу вас, дорогая свашенька, завтра пожаловать к нам, – приглашала Юэнян госпожу Цяо. – Смею надеяться, вы не побрезгаете снизойти к нашему скромному жилью.

– Очень вам признательна, свашенька, – отвечала госпожа Цяо.

– Хозяин говорил о приглашении. Только, может, лучше уж в другой раз прийти, а то неудобно будет…

– Ну что вы, свашенька! У нас завтра будут только свои, – уговаривала ее Юэнян, а потом, обернувшись к старшей невестке У, продолжала: – Останьтесь, а завтра вместе со свашенькой и придете.

– Насчет завтрашнего приема решайте сами, свашенька Цяо, – заметила госпожа У, – но пятнадцатого будет день рождения вашей свашеньки, и тогда вы уж должны непременно ее навестить.

– Вот в день рождения дорогой свашеньки я не посмею отказаться, – поддержала ее госпожа Цяо.

– Одним словом, свашеньку я на вас оставляю, – сказала Юэнян.

Настояв на том, чтобы старшая невестка У заночевала у госпожи Цяо, Юэнян откланялась и взошла в паланкин. Двое солдат шли перед паланкином с большими красными фонарями, его сопровождали двое слуг, тоже несших фонари. За паланкином Юэнян вытянулись гуськом носилки Ли Цзяоэр, потом Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь и Ли Пинъэр. В отдельных носилках расположились Хуэйсю и кормилица Жуи с закутанным в красное шелковое одеяльце Гуаньгэ на руках. Чтобы младенец не простудился, в носилках топилась жаровня. Их сопровождали несколько слуг.

Когда жены прибыли из гостей, Симэнь Цин пил вино в покоях Юэнян. Они приветствовали хозяина сложенными руками, а служанки отвесили земные поклоны. Когда жены расселись, Юэнян рассказала Симэню о помолвке.