Цветы в Пустоте

　　 Он всё ожидал, когда же это прекратится. В предыдущие несколько дней вся эта безумная тряска прекращалась примерно через три минуты после того, как появлялся красный огонёк, но сейчас по его подсчётам прошло уже по крайней мере минут семь-восемь, и он, конечно, уже дико устал. Словно бы потворствуя его желанию отдыха, один впечатляющих размеров треугольный осколок, отделившись от потолка, обрушился на его ногу, и ступни больше не стало. Он закричал, не помня себя от боли, и неловко упал на рушащийся пол, едва успев в последний момент отвернуть лицо от зеркальных зубов, которыми пол ощерился. В любой другой подобной ситуации у него бы давно включился Контроль, или, по крайней мере, он бы потерял от болевого шока сознание, но сейчас, когда Контроль у него отобрали, а его чувствительность специально понизили ровно до того предела, чтобы он не мог спастись через небытие и при этом ощущал всё, что им необходимо — сейчас он мог только лежать и смотреть на подбирающуюся всё ближе темноту, потому что ползти дальше на руках было бы ещё большее самоубийство.

　　 Когда живая тьма накрыла его целиком, он крепко зажмурился и обнял себя руками. Вокруг него образовалось подобие эластичного кокона, не позволяющего тьме растворить его в себе, но кокон не защищал его от инстинктивного, древнего ужаса, который тьма несла с собой, как не защищал и от бесчисленного множества голосов, которыми тьма говорила. Больше он ничего не ощущал — ни холода, ни уже даже боли, только слышал голоса и чувствовал непреодолимую панику, просачивающуюся через всё его существо.

　　 Не сопротивляйся, детка.

　　 Он закрыл уши руками, всё ещё чересчур чётко различая в голосах темноты один-единственный, слившийся из двух. Темнота разъедала его кокон, начиная с ног. Он сделал глубокий вздох, хотя воздуха у него уже совсем не осталось, и всё-таки решился ответить:

　　 Не называйте меня так, пожалуйста… Я знаю, чего вы добиваетесь. И я не позволю этому произойти. Пусть я могу только защищаться, но я буду защищаться до последнего, потому что вы несёте мне даже не смерть, а то, что гораздо хуже смерти… И я хочу предупредить: однажды я уже уничтожил сущность, пытавшуюся играть с чужим разумом. А то, что делаете вы — это ещё ужаснее.

　　 Его кокон засиял ровным ярким светом, заставляя темноту, уже жадно облизывавшую ему искалеченные ноги, отступить как можно дальше. Он призвал всю свою силу — и остальные чувства начали понемногу к нему возвращаться, а голоса чуть поутихли. Кажется, его мучителям это даже понравилось. Он услышал их переливчатый смех.

　　 О, Храбрый Портняжка, надо же! Ты слышал о такой сказке, детка? Мы можем её тебе рассказать. Мы можем рассказать тебе много-много сказок, потому что ты нам правда очень-очень нравишься. Твоя смелость похвальна — и бесполезна, увы. Ты потом узнаешь, почему так… мы расскажем тебе, если пройдёшь хотя бы первый этап.

　　 Он задрожал, на всякий случай усиляя свою защиту, но страх уже сделал своё дело: его кокон, только что сиявший так ослепительно, стал расходиться трещинами, как до того трескались и ломались проклятые зеркала. Дышать было уже совершенно нечем. Неведомые чужие голоса становились всё громче, гудели единым роем всё невыносимее, и Сильвенио остро ощутил: ещё немного, и у него потечёт кровь из ушей от такого напряжения. Впрочем… какая теперь разница, должно быть. Подумаешь, лопнувшие барабанные перепонки. На мгновение им овладело пугающее безразличие и не менее пугающее искушение: просто сдаться. Прекратить сопротивление, и — будь, что будет.

　　 Остановите это!!! Пожалуйста, остановите!!! Я не хочу так!!!

　　 Его кокон вспыхнул снова, но сияние его на этот раз было уже каким-то нестабильным, словно бы умирающим. Он забился, пытаясь стянуть прилипающие к нему омерзительные отростки темноты руками, но увязал в них только больше.